*
Чтобы председатель — человек осторожный и как никто озабоченный собственным спокойствием — в конце концов отважился на такой поступок, нужны были очень весомые обстоятельства. В середине марта самое красивое шале коммуны смела лавина. Через несколько дней сгорели дотла владения дез Эссерта.
Председатель понял, что люди с удивлением смотрят на то, что он ничего не предпринимает, но что можно было здесь предпринять? Тем не менее, поскольку народ продолжал приходить, говоря: «Мы так долго не продержимся!», — он решился и, еще немного поразмыслив, направился к единственному человеку, который, как ему думалось, хоть чем-то мог помочь, то есть к кюре.
Дом кюре — большое серое четырехэтажное здание — стоял возле церкви, посередине строгого фасада вперед выдавалось высокое гранитное крыльцо c перилами по обеим сторонам. И едва председатель подошел к крыльцу, случилось то, чего он менее всего ожидал: входная дверь распахнулась, и кто же за ней появился? Браншю! Браншю собственной персоной! — Ого! Это же невозможно! — Но это был он. Под мышкой он нес большой сверток.
Председатель оторопел, но Браншю, казалось, никакого смущения не ощущал. Во всем его виде читалась особая оживленность, он продолжал улыбаться, отвесив председателю низкий поклон, и, вероятно, будучи охотником поболтать, даже заговорил бы с ним, если бы тот не отвел взгляда.
И Браншю прошел мимо, а председатель стал подниматься. Увы, он был вынужден! Широкая лестница под козырьком вела на второй этаж. Медленно, ступенька за ступенькой, председатель поднимался, пытаясь по пути навести порядок в мыслях, однако ничего у него не получалось, к тому же и времени уже не было…
Кюре пришлось сразу же его усадить, иначе бы он свалился. Это из-за жары, что царила внутри, или густого дыма? Он едва успел заметить, что среди беспорядка на столе стояли два стакана и пустая бутылка, потом все в глазах помутилось.
Громкий голос заставил его очнуться:
— Итак, дорогой председатель, чему обязан удовольствием вас принимать?
Уже исчезли стаканы, бутылка, остался только кюре, кюре смотрел на него.
Это был тучный человек с красной шеей, — он весь был красный, — с широкими, огромными плечами, животом и всем остальным, имеющий большее пристрастие к вину и мясным блюдам, нежели к молитвам и мессам. И вот он смотрел, уставившись, на бедного председателя. Чувствовалось, что он теряет терпение.
Он повторил вопрос, тот по-прежнему не отвечал. Председателю надо было опять сделать над собою усилие. Но когда слова все же пришли на ум, пришли они сразу все вместе.
— Простите, дорогой кюре, но все это потому, что вы так нам нужны, так нужны! Мы не знаем, что с нами стряслось. Конечно, и раньше случались несчастья, несчастья происходят всегда… Нет, дело не в этом, как тут сказать? Будто над нами что-то тяготеет. Что-то наподобие горячки, когда все хорошее оборачивается худым, а худое становится еще хуже. И вот большое наше шале дез Антрег снесло, а Эссерты сгорели дотла; мужчины, женщины, дети мрут как никогда, объявляются всевозможные необъяснимые хвори… И чего мы боимся, так это того, что случится дальше. Это, наверное, только начало… Мы не знаем, все это противоестественно… Так что мы подумали, дорогой кюре, не придете ли вы нам на помощь, потому что иначе…
Он не стал продолжать.
— Все это меня нисколько не удивляет. — Кюре ударил кулаком по столу. — А не заслужили ли вы сами все эти смерти, скорби, болезни? Не заслужили ли вы того, что дома ваши горят, а животные дохнут? Что я могу посоветовать? Покаяться, например! — Он снова ударил кулаком по столу. — Или не предупреждал я вас? Лжецов! Блудодеев! Удивительно, что кара еще не столь ужасна. Господь терпелив! Он терпеливей меня! И когда к вам приходит несчастье, вы делаете вид, что не знаете, почему?.. — Он вдохнул, а затем зажал нос. — От вас смердит, вы воняете, как покойник.
Послушайте меня, есть только одно средство — исправиться… Пусть лгуны перестанут лгать, а богохульники — богохульствовать… Все просто! — И, засмеявшись, продолжил. — Но это все равно, что хотеть, чтобы реки повернули вспять, а летом пошел снег… Твое…
Он замолк, не закончив фразы, с опозданием вспомнив о почтении, которое должен испытывать к собственному облачению. К тому же, он уже успокоился. Вытер лоб. Теперь он казался крайне смущенным, Председатель сидел, замерев, на стуле. Возникла пауза. Затем кюре встал. Пошел за стоявшим в углу ружьем.
— Взгляните, какое ружье… Ах да, вы не охотитесь…
Председатель тоже встал, покачав головой.
— Бескурковое, пятьсот франков. Купил с рук. Взгляните же! — Он перевернул его, взводя пружину. — добротно сделано, как часы. Добротнее, чем мои прихожане.