Старая Маргерит потеряла обеих коз, ей было нечего есть. Она попыталась разыскать сына, он вновь оттолкнул ее, сказав: «Уходите, я вас не знаю!» Деревенские жители, когда она к ним обратилась, также ее оттолкнули, сказав: «Почему же вы не пришли к нам сразу?»
Она вернулась к себе и села возле затухающего огня. Она понимала, что все для нее кончено. Она взяла в шкафу старую шаль, покрыла голову. Шел снег.
Она пошла на запад, где был карьер, там заканчивался всякий проторенный путь. Она не знала, что еще делать. Было видно, что она не может решить, идти или вернуться. Она остановилась — такая худая, такая маленькая — под крупными падающими хлопьями. Наконец она решилась. Нужно все испробовать, ведь у меня есть сын, может, у меня еще остается шанс? Она повернула к деревне, начинало темнеть. Она прислушалась. В харчевне пели. Она подняла глаза и посмотрела на окна, увидела, что ставни закрыты. Подошла к двери, подергала обеими руками, ключ в замке был повернут. Она сказала себе: «Я его позову». Позвала, ей не ответили. Позвала во второй раз, ей по-прежнему не отвечали. Она была не нужна. Она прошла по деревне, все были по домам. Те несколько человек, которых она застала на улице и к которым хотела подойти, ускоряли шаг. Здесь она тоже никому не была нужна. Был слышен скрип последних задвигающихся засовов. Она подумала о потухшем очаге, о пустой корзинке для хлеба, она больше не колебалась. Она пустилась в путь. Прошла вдоль карьера. Затем начался сосновый лес. Но она решительно шла по снегу. Она думала: «Буду идти, пока смогу. А когда не смогу, значит там это и случится». Было уже совсем темно, она задевала стволы деревьев. Поскальзывалась, иногда чуть не падая, но не все ли равно, упаду я или нет, иду прямо или петляю, иду быстро или медленно? К тому месту куда я иду, ведет любая дорога. Любая дорога, что ведет туда, хороша. Ее охватило почти полное безразличие. Но все-таки одна вещь ее еще занимала: «Зачем он меня излечил? Зачем это было нужно?» И повторяла: «Господи Боже, зачем он меня излечил?» И так шла еще долго.
Но склон становился все круче, снег все глубже, ночь все темнее, холод все сильнее. Ноги порой не слушались, мысли путались, ей казалось, она миновала лес, но она не могла понять, где очутилась. Сделала один неуверенный шаг, другой. Справа был откос. Она сказала себе: «Лучше уж здесь!»
Ей оставалось лишь идти вдоль откоса, она почувствовала под ногами что-то мягкое, рыхлое. Поджала колени, обхватила себя руками, втянула голову.
Снег шел все сильнее и сильнее.
*
Начались болезни и у людей. Болезни кожи. Люди чесались и не могли остановиться, пока не расчесывали себя до крови. Появлялись черные язвы, которые постепенно охватывали лоб, щеки, губы, подбородок. Казалось, надели маску, словно начался карнавал.
Такое творилось чаще всего со взрослыми; детские тела сводила судорога. Даже те дети, которые до сих пор были здоровее и лучше питались (особенно они), бились в припадках, а после скрючивались, спина и ноги выгибались дугой, руки выворачивало наружу ладонями.
Они не переставая кричали, крики их мешались с доносящимся из хлевов коровьим мычанием, людскими стонами, блеянием, хрюканьем, люди избегали друг друга, испытывая к остальным такое же отвращение, какое вызывали у них сами.
Они понимали, что жизнь скоро станет попросту невозможна. Они пытались ходить за помощью в соседние деревни, но слух, что у них царят дурные болезни, распространился по всей округе, никто не хотел к ним идти, никто не хотел даже принять кого-либо из них у себя.
Оставалось только одно средство, и это была помощь свыше. Они собрались все обсудить. Они не осмеливались больше смотреть друг на друга. У многих головы были закутаны тряпками, и поскольку хворь уже охватывала и руки, они прятали их в рукавах.
Они решили вернуться к кюре, хотя его давно никто не видел, и казалось, его совсем не заботит, что творится в деревне.
Они дождались вечера. На этот раз их было пятеро или шестеро, включая большого Комюнье, а также самого старого жителя коммуны, старичка по имени Жан-Пьер, известного своей жалостливостью.
Они сделали крюк, чтобы не идти мимо харчевни. Постучали, им никто не ответил, постучали снова. Послышался шум, будто двигали мебель, внутри отворилась и затворилась дверь, и лишь потом открылась входная дверь.
— Что ж, — сказал кюре, — сегодня вас много. — Он громко рассмеялся. — Заходите. Я знаю, что привело вас, но вы пришли слишком поздно. Теперь надо ждать, когда кара будет исполнена. Против кары ничего не предпримешь…