3
Тогда-то и появились новости, которые вначале были приняты в редакциях с недоверием, а затем оказались в передовицах, словно черно-белые траурные стяги.
В первые дни это не вызвало у нас почти никакого отклика. Воображение у нас не особенно развито.
Город стоит на трех холмах в вышине. С разной частотой и разными интервалами из него доносится, спускаясь все ниже, бой часов.
Пригород, где я нахожусь, неподалеку от озера, похож скорее на деревню, несмотря на большое количество новых построек. Вечерняя газета приходит не раньше шести, и читают ее вначале женщины, мужчины еще не вернулись с работы. Этим вечером в тени 36° и ничто не предвещает грозы: ни единого, ровного или кудрявого, белого облака, ни единой аспидно-черной тучи; в воздухе нет и намека на дождь. Лучи поверх доносящихся из низин голосов не бледнеют, все золотятся. Голубое небо, если такое возможно, стало еще голубее. Все идет своим чередом. В кафе пьют, в бакалее взвешивают сахар, в булочной продают хлеб, все как всегда. Возможно, по остальному миру уже и идет громогласная молва, а здесь важно лишь, что едет трамвай, останавливается возле кафе. Пассажиров нет, вагоновожатый и кондуктор отправляются пропустить по стаканчику.
Из окна высовывается женщина:
— Читали?
Голос женщины этажом ниже:
— Нет.
У женщины, выглянувшей из окна четвертого этажа, расстегнут лиф, в руках газета. Она громко зачитывает новость. Женщина снизу, запрокидывая голову, притягивает к себе маленькую девочку, которой расчесывала на ночь волосы, продолжая быстро перебирать длинные светлые пряди.
Закончив читать, женщина сверху показывает место на странице, где это напечатано. Вторая спрашивает:
— И что вы хотите, чтобы я на это сказала?
Тот, в чьей голове зародилась идея, поначалу одинок. К только что прозвучавшей новости относятся с невниманием или с улыбкой. На крыши, одни из которых лепятся ближе к соседним, а те вон, наоборот, чуть в стороне, спускается вечер, схожий с другими. Наступает час, когда возвращаются купальщики, засунув под полосатые костюмы кусок марсельского мыла. Плечи под рубашкой горят. Алеют женские затылки с подобранными волосами, загорелые руки едва прикрывает муслин. Матери, запаздывая, толкают перед собой колясочку, в которой лежит самый маленький, остальные дети как могут поспевают вослед. Скоро вернется муж, может, уже вернулся. Быстрее, быстрее! Оранжевое солнце становится красным, кроваво-красным, затем цвет темнеет, густеет.
Надо пройти мимо фермы. На дворе идет та же работа, что и в любой другой день. Двое или трое мужчин, включая хозяина, ходят из стороны в сторону. Они не думают ни о чем, что не составляет их мира. Они полагают, что все неизменно и неизменным пребудет.
Колесо тачки крутится так же, как и вчера, так же, как будет крутиться завтра. Колесо скрипит. Тачка стоит возле дверей хлева, ее видно с дороги. Ставни красного цвета. Дверь риги красного цвета. На углу возле сарая склонившаяся старая ель.
Но газета появилась и здесь. Вся перекошенная, низкая и худая женщина, разносчица газет, держит в руках ивовую корзину, не зная, что в этой корзине. Она несет сложенную вчетверо новость, рядом с которой такая же, сложенная вчетверо, новость. Ходит она от двери к двери. Хозяин, закончив работу, садится на старую зеленую скамейку у стены риги и начинает читать: он ничего не разобрал, уже слишком поздно. Это не для нас, тут что-то слишком большое. Наш-то мир, он ведь маленький. Наш мир простирается, сколько хватает нам глаз. Хозяин, прочитав, сначала озирается с опаской, затем тревога проходит.
Нужно ведь вообразить небо, светила, материки, океаны, полюса, экватор. На деле же не можешь представить ничего другого, кроме себя самого и того, что вокруг. Вот я вытягиваю руку, до чего-то дотрагиваюсь. Хозяин кладет газету на скамейку, достает часы, смотрит, который час. Чувствует лишь, что проголодался.
4
Опять бакалейная лавка. Семь часов. Полвосьмого.
— Ах, Господи, Господи, Господи!
Женщина, зайдя, только это и повторяет, два раза, три раза, четыре раза, пять раз, ничего другого она не в силах вымолвить. Бакалейщик:
— Что такое, мадам Кортези?!
Дети вокруг босые, на мальчиках только штанишки, они все удивлены, смотрят, держа в руках по монетке, возле натертых медных весов, поблескивающих в надвигающейся тени.
Дородная бойкая бакалейщица с большим животом и букетиками красных вен на щеках:
— Что такое, мадам Кортези?!