Красный цвет остался лишь на севере.
Небо там красного цвета, иного красного цвета.
В пожарный колокол не звонили. Я прислушиваюсь, но везде тишина.
Слышно только, как кто-то колотит в ставни магазина, кричит. Это башмачник Перёле.
Он, верно, пьян, как обычно. И, как обычно, явился взять что-нибудь на ужин, он сам готовит, у него нет жены. Но магазин закрыт. Он рассержен, он зовет, кричит, кричит все громче.
Но никто не отвечает, никто не открывает. Перёле все кричит. Всполохи на небе, должно быть, росли: тополя все были расцвечены, казалось, они шатаются, будто задул ветер. И никого. Все укрылись по домам. Сидят на кухнях. Я смотрю: среди деревьев видно несколько окон, их очертания не такие, как прежде, линии не такие четкие, не такие ясные, контуры расплывчаты, они то тут, то там мерцают, моргают, словно глаза сонного человека. Электричества больше нет. Люди жмутся на кухнях вокруг свечи, с которой не снят нагар, или керосиновой лампы, от нее неприятно пахнет, давно не зажигали. Они едва видят друг друга. Ищут друг друга глазами, хотя это не помогает. Уверенности в их груди поубавилось, им не хватает воздуха. Женщина говорит мужу:
— Сходи посмотри, хорошо ли заперто.
Он проверил, вернулся:
— Заперто, но если завтра снова никуда не пойдем… Женщина открывает шкаф:
— Осталось еще немного вареного мяса.
Она показывает тарелку с куском говядины. Есть сахар, лапша для супа, но молока на завтрак… Если молочник не придет…
— Надо делать, как остальные! Пора брать ружье!
А в другом доме отец вдвоем с ребенком.
Жена в отъезде, няня ушла. Он сам готовит, сам обо всем заботится. Ведя хозяйство, он должен о многом помнить. Он приготовил для малыша ванну, искупал. И малыш смеется, хлопает в ладоши, говорит:
— Папа, почему пушки стреляют?
Но прежде, чем получит ответ, задает новый вопрос.
Немного легкого супа, кусочек поджаренного хлеба, повидло. У него голые ножки, он в сандалиях, платьице без рукавов, его усадили за стол, рядом посадили плюшевого мишку.
Надо подумать обо всем, что больше не имеет смысла, для него оно еще что-то да значит. Он не может видеть подобных различий. Вокруг него все просто, все истинно, он невинен. Но что делать мне?
Настала ночь. Ребенок еще долго играл у зажженной свечи. Потом заснул. Внезапно, как каждый вечер. Он живет своей жизнью. Продолжает идти своей дорожкой, не спрашивая, куда та приведет.
Он идет туда, куда ему хочется, трет глазки, головка начинает клониться. Он примет все, что случится, — вот что прекрасно, — а я?
Кроватка выкрашена в белый цвет, на ночном столике фарфоровая лампадка.
Кретоновые занавески в складках висели так же, как и пологи великой тишины, тяжелого, удушающего воздуха, пытавшегося пробраться внутрь.
Отец положил малыша в кроватку, но тот сразу проснулся. Сон к детям то приходит, то уходит, то возвращается. И вот он снова только и думает о том, чтобы поиграть. Он волен во всем! Он дружит с самим собой и со всем, что его окружает, в постоянном со всем согласии, что б ни случилось, поскольку ничего не знает, не защищается, может лишь все принимать, так он устроен, без намека на ложь. И что же, что же, Господи?! Значит, он лучше меня. И это не он нуждается во мне, а я в нем!