— Будешь моей! Хочу показать им, что ты моя! Я покажу тебя им, ты ведь красивая!..
Она не верила и, отбиваясь, смеялась, но он схватил ее. Он был сильнее, он взял ее на руки. Поднялся. Встал на скамью — последний раз попытаться стать выше их всех, вместе с ней, потому что она красивая, и она — его; выше их тел, выше голов — он встал на скамью, затем на стол.
Он что-то кричал, кричал:
— Вы видите?!
Он поднялся на стол:
— А ты, — говорил он девушке, — ты будешь еще выше, чем я, — и он поднял ее на руках вверх.
И на короткий миг ее все увидели (словно все и сбывалось, как он говорил, словно все налаживалось), она была наверху, ее голова запрокинулась, повисли длинные волосы, плечи сжались…
Затем — бах! Кто-то выстрелил из ружья.
Парень и девушка рухнули вниз. И все стало так, как бывает на море, когда одна за другой идут ровные, плоские волны, не захлестывающие друг друга, — потому что мы тут все вместе, все на одной высоте, так ведь? Мы все равны. Так и надо, он не имел права. Все смеялись. Но тогда (и это было уже во второй раз) воздух опять задвигался, послышались возгласы. Где-то слышалось множество голосов, кричавших: «Оно наше!» Получалось настоящее песнопение, кричали они все время одно и то же: «Оно наше!» И еще. Воздух затрещал, глыбы, пласты воздуха, слитые воедино, принялись распадаться. Обозначилась перспектива улицы, стало ясно, что она идет под уклон. Она почти стекала. Мостовая шла все ниже и, в конце концов, добиралась до вас, часть ее словно отделилась. Стоявшие здесь смотрели, а те, что были вдали, приближались. И по-прежнему: «Оно наше! Оно наше! Оно наше!» — словно песня. В конце концов, стало понятно, о чем они. Это было золото. Они вытащили его из карманов, оно предстало всеобщему взору. Это были рожденные им крики великой радости. Но зачем оно было нужно? Ведь у нас и так все есть, можно взять что угодно, ничего покупать не надо. Но получалось, будто стоявшие здесь вернулись в прошлое или вновь ощутили прежний голод:
— Дайте нам тоже… Нет?.. Ладно! Сейчас поглядим!..
У них были винтовки, охотничьи ружья, пистолеты, браунинги, ножи. Кухонные и перочинные. Палки. А у тех, у кого ничего не было, имелись кулаки, ногти, зубы. И все потонуло в шуме, криках, стонах, столы были перевернуты…
Банки грабили. Один из трех больших банков на площади пылал синим пламенем. Величественные сооружения с колоннами, выточенными из камня и поддельного мрамора, с позолоченными решетками, своего рода крепости, — одновременно воспрещавшие и вызывавшие зависть, — все возможные средства защиты, которые могли придумать, — ничего не помогло, все было напрасно.
И толстые стены, и бронированные подземелья, и сейфы из закаленной стали, и несгораемые перекрытия.
Банки горели. Мешки вытряхивали из окон, летели акции, площадь была завалена ценными бумагами по колено.
Пролетает аэроплан.
Летит с шумом второй, едва различимый в рыжеющем небе. На всей скорости, оттуда же, откуда первый, в сторону гор, туда, где есть (еще может быть) прохлада, свежий воздух, еда, защита…
Один. Второй. Третий. Целое подразделение, летящее прочь.