Как опадают листья с деревьев, так валятся с крыши одна за другой черепичные пластины.
Толпы купальщиков возвращаются к вечеру с налипшим на ногах песком, толпы купальщиков возвращаются, побарахтавшись в воде и засунув кусок марсельского мыла под полосатые купальные костюмы. Они проходят мимо крашеной красным двери амбара…
Одна за другой падает черепица, даже не верится.
Хозяину просто не верится. Только что окончив работу, хозяин пытается читать газету, но это не для него, это слишком. Надо представить небо, светила, экватор, полюса. Крашеная красным дверь амбара раскололась под тяжестью свода.
Сидевший на цепи добрый толстый Бари подох, добрый толстый Бари, любимец всего квартала, верный сторож дома, верный сторож печи, это был пес пекаря, он охранял печь, охранял дом, таскал тележку с горкой хрустящих булочек, горячих, благоухающих, согревавших прохладным утром на крутой дороге, и вот Бари протянул ноги.
Из пасти шел еле заметный пар, витавший над коротконогим телом. Над красивой шерстью в белых и рыжих пятнах, над длинными прядками, завивающимися на концах в колечки.
26
Несколько больших кораблей с ушедшими под воду ватерлиниями, — такое количество пассажиров на палубах, — отправились в полярные области. Они были вынуждены повернуть обратно, навстречу попадалось все больше и больше дрейфующих льдин. Стало ясно, что разрушение неизбежно для всех сторон света, которых всего-то четыре: раз, два, три, четыре — сосчитали их быстро. Поворачиваясь то к одной, то к другой, капитан думал: «Может, пойти к той?» и сам себе отвечал, что в том направлении идти нельзя. Ни на Север, в края Септентриона, прозванные Полночью, ни на Юг, именуемый Полуднем, ни на Восток и ни на Запад, у которых свои названия. Склонившись над компасом, капитан понимал, что нет никакой разницы. Надежда может быть лишь на третье измерение — на высоту — никаких иных надежд не осталось. Не поможет ни ширина, ни долгота, но есть еще высота. Есть горы. Есть края, возвышающиеся над другими, все в наслоениях, складках, как одеяния святых на соборных портиках, и слетаются туда ласточки, и ласточки говорят: «Это для нас!» Эта скалистая местность, искусно высеченная из камня, которую рыли, терпеливо углубляли резцами, люди думали: «Здесь будут убежища!» К тому же здесь высоко, все остальное пребудет внизу, это словно ковчег, он устоит над разлившимися водами. Когда был Ной, у Ноя была жена, и все твари были по паре. Вот первый, зеленый этаж, вот второй, серый. И многие пришли, добираясь любыми способами наполнив эти этажи надеждами, разместившись на этаже первом, втором. Послышался глас бурных потоков, и начал он речь, которой нет конца. Настала долгая ночь, она полнилась за окнами домов словами, произносимыми со все большей силой: вначале их шептали, потом говорили в полный голос, потом еще громче, наконец, уже кричали, поскольку низ и верх поменялись местами. Снег больше не снег, лед уже и не лед, все видоизменяется. Здесь, в русле потока, вода поднималась непрерывными толчками, скачками — небольшими, но постоянными, она прибывала и прибывала. И вода на каменном ложе была белой, как только что надоенное молоко в деревянных ведрах. Сквозь нее невозможно было ничего разглядеть, виднелось лишь то, что из нее выступало. Несколько скал, затем две-три скалы, затем только две, потом ни одной. Нависавший над потоком куст все клонился, клонился, и вот листья его уже намокли и погрузились в воду. Пора было уходить с мельницы…
Одиноко гуляющий по лесу человек продвигается все дальше по скользкому, словно навощенный паркет, настилу из еловых иголок. Какое-то время он видел между ветвями деревню, затем она исчезла, ее загородил склон. Склон становился все круче, тут росли сосны: на красных стволах, словно большие перья, по две-три темно-зеленые ветви; над землей, среди пробуравленных круглых камней извиваются корни. Гуляющий по лесу сел, прислушался. Он слышал великое дыхание, оно было учащенным, как у лихорадочного больного. Оно заполняло весь воздух. И никакого отдохновения. Гуляющий по лесу думает: «А что, если это правда?!» Теперь их очередь спрашивать себя, правда ли это. Гуляющий мысленно оглядывается: видит, как обрушиваются дома. Он закрыл глаза, чтобы четче увидеть картину, снова раскрыл. Дома падают. А вот муравей, тащит слишком большое для него яйцо, прокладывая путь среди торчащих игл, опрокидывая одну за другой. Пожар, повсюду руины. Муравей проделал десять сантиметров пути. Человек на него смотрит: перед муравьем ветка с листьями, словно рука, подающая дружественные знаки. Что-то хрустнуло в голове: тишина. Он ничего больше не понимал. Мы все столь неустойчивы. Столь подвержены крайностям, нас так и кидает из одной в другую. Кто мы такие? Кто мы?..