В тусклом свете звезд или луны они стояли напротив друг друга с приклеившимися ко лбу волосами, в рубашках с порванными воротниками. Хриплое дыхание заглушал шум потока; начав говорить, они едва слышали свои голоса. Они простирали ввысь руки, качали головами. Вздергивая плечи, сжимали кулаки. Один из них кое-что сказал, высказал предположение, может быть, как он говорил, такое случается… Рассказывают, есть духи, неупокоившиеся души умерших, они бродят, скитаются и, заприметив человека, терзают его. Но остальные подняли его на смех. Нет, дело не в этом. Всему виной наша глупость. До нас не сразу дошло. Мы не были готовы. Не было знаков, кроме разве что невероятной воды, переполнившей русло, она бурлит, постоянно движется, все время белесая. И они снова: «Мы ничего не поняли, мы позволили им, мы сами виноваты!» И так еще какое-то время они тянули шеи, качая головами, потом поднялись: «И все же мы здесь!»
28
Они добрались до деревни, не желая слушать, что им рассказывали. Они пришли разгневанные, и гнев мешал им видеть, что творится вокруг. Дабы собрать народ, в полдень зазвонил деревенский колокол. Колокол звонил в полдень, звонил вечером. Были оползни, из-за обрушившейся земли в русле могла образоваться плотина, уже отправили первую бригаду рабочих. Если прислушаться, можно было уже различить, будто кашляет великан, звуки эти исходили от ледников (почти полностью скрытых от взора, их загораживали склоны, но их можно было услышать), но люди из шале ничего не видели, ни к чему не прислушивались. Они лишь ждали, когда наступит ночь, думая только о том, чтобы пуститься в путь, что они и сделали, когда стемнело. Они поднимались, вооружившись тщательно начищенными и смазанными ружьями. Вот еще одна человеческая затея, еще одна небольшая человечески затея среди затей великих — затей воздуха, затей воды, затей земли, затей огня. Они шли по дороге, где накануне спускались, шли размеренным шагом, где днем раньше неслись, подскакивая. Они шли, ведомые одной идеей, она маячила перед ними, они видели только ее. Они шли, обливаясь потом, и думали лишь о своем плане, даже когда стал различим глас воды, когда она принялась им угрожать, когда пространство вокруг словно в ответ их намерениям, наполнилось шепотом даже на такой высоте, средь кромешной тьмы, вблизи снегов и ледников. Все было тщательно спланировано и продумано. До мелочей зная местность, они могли заранее условиться и распределить посты: такой-то — за той вон скалистой глыбой, такой-то — вон там. Когда они пришли, надо было лишь подождать, чтобы ночь сгустилась и на вершине. За откосом, где они укрылись, виднелась на краю неба белесая туча, словно на молоке появилась пенка. Глаза привыкали, они ясно различали предметы, их очертания, формы. О, вот еще раз земля показалась над тьмою, наша земля — такая красивая, она открывается нам, простирается перед нами, вышедшая из ничего, родившаяся из ничего, появившаяся из бездн ничего — вот она снова пред нами, сколько раз так еще будет? Однако для них это был лишь сигнал. Они сказали Фирмену: «Подожди, пока мы окажемся на местах!» Он был самым молодым и проворным. Они разошлись по местам. Фирмен посидел немного как договаривались, поднялся. Рядом на траве лежал большой круглый сверток из серой ткани, на вид совсем легкий, за поясом у Фирмена торчала веревка. Он полз на четвереньках, неся за спиной сверток и направляясь прямо к двери шале. Все замерло. Сплошное одиночество, безмолвие. Везде — одиночество и безмолвие: час перед рассветом, когда сон завершается, но еще длится, в краях ниже едва слышится птичья песнь, здесь — даже птиц нет. Лишь небесная белизна, бросающая отблеск на траву, по которой полз человек, затем он побежал, и было видно, что он босой.
Двигался он бесшумно. Вот он подошел к лишь прикрытой двери шале, в двери было кольцо, которому соответствовало другое, закрепленное в стене. Он еще послушал, осторожно протянул руку. Протянул вторую, в которой была веревка, продел ее в кольца. Завязал узел, еще один и еще несколько. Тишина, спокойствие, куда ни взглянешь — трава, земля, груды скал, со всех сторон груды льда и скал, все неподвижно (разве что покажется, сама гора чуть движется, но как в такое поверить?), ни одного живого существа, ни зверя, ни птицы, пустынное место, возвышающееся надо всем и за пределами жизни. Фирмен завязал веревку, после чего, взяв полотняный шар, скрылся за углом шале. В полотняном свертке у него было сено. Вскоре из-под крыши повалил дым. Вначале он был белый и слабый, затем быстро стал черным. Позади шале раздался крик, которым по вечерам собирают стадо, а по утрам гонят его на выпас, животные его понимают и подчиняются: хо!.. И опять: хо! Хо!.. И вот уже показалось первое животное в дверях хлева, за ним толкались остальные, крик звал их вперед в то время, как позади что-то пугало, то был дым, его стало больше, хотя он и медленно поднимался в отяжелевшем воздухе.