— О, ведь правда, — продолжал Сарман, — вспомните, когда наставали морозы, или начинались затяжные ливни, или же дождей вовсе не было; ничего никогда не было столько, сколько требовалось; и мы все лишь пытались не умереть, это была единственная задача, а потом все равно приходилось умирать! О, повсюду был один обман!..
Поднял голову Продюи:
— Даже то, что было благом, обманывало!
Он повернулся к Сарману:
— Ведь ничего не было благим до конца. Вспомни, какой был вкус у вина!..
Прежде он был виноделом, славившимся на всю округу.
— Стоило распробовать вкус вина, он сразу пропадал, вино проскальзывало в горло, нам хотелось удержать его вкус, но он исчезал. Никто не пил, пока снова не наливали. Надо было пить снова, и опять вкус пропадал, и мы были не в силах его сохранить и напрасно стремились почувствовать его снова. И все было, как вино, не существовало ничего завершенного, ничто не могло быть доделанным до конца, ничто не имело конечного результата.
И снова все воскликнули:
— Так все и было!
Они сидели на скамейке, мимо шли люди. Они глядели друг на друга, удивляясь, что они по-прежнему такие, какими были раньше, и — в то же время — совсем другие.
На небе показалась луна. Они видели, как идет по улице Адель Жену. Она поздоровалась с ними.
Они, в свою очередь, поздоровались с Адель Жену. Чуть подальше располагалась столярная лавка Шемена. В лунном свете они увидели, что она перед нею остановилась.
Видели, что она вошла в лавку.
Она обратилась к Шемену:
— Как оказалась здесь я? Как это возможно после того, что я сделала?
Она тоже была невероятно удивлена, но Шемен ей:
— Все возможно.
— Я просто слишком любила малыша, любила нехорошей любовью. В те времена никто не любил так, как оно следует. Я сказала себе: «Я не хочу, чтобы он был несчастным…» Я понимала одно, надо избавить его от страданий, которые пережила сама. Я достала его из теплой кроватки, прижала к себе. Понимаете? У него не было отца. В те времена обещания стоили мало. «Зачем ему жить, — думала я, — если он будет несчастным? Чтобы все его бросили, как бросили меня? Чтобы все показывали на него пальцем, как показывали на меня? Чтобы над ним смеялись и издевались?..» Я так сильно его любила! «Он не узнает ничего, кроме нежности, он будет знать лишь то, как я держала его у груди, круглой и теплой, принадлежащей только ему…» Пьер Шемен!
Пьер Шемен курил трубку. Она снова его окликнула:
— Пьер Шемен!
— Идите с миром, надо уметь избавляться от дурных воспоминаний, как дерево стряхивает загнившие на ветвях плоды.
Из-за облаков показалась луна.
— Тогда тоже была луна, но не такая красивая. Я спустилась по дороге. В какой-то момент я увидела, что он держится за кончик веточки, это было там, где на берегу растут тополя. Я уже пришла. Я села на траву, забыла, зачем пришла. О, что мы были за люди? Скажите мне, Пьер Шемен! Что мы были за люди, почему могли так перемениться? В тот момент я уже этого не хотела, в тот момент мне было хорошо, я забыла, зачем пришла. Он прикрыл глазки, они чуть выступали из-под век. Я надела на него самую красивую одежку, я думала: «Он такой милый. У него будет смуглая кожа и черные волосы, как у меня». Я заранее им гордилась, ведь годы идут быстро, еще немного — и он вырастет выше меня. Он вдруг заплакал. Мне надо было лишь расстегнуть кофту, и он утих. Я по-прежнему была счастлива. Его ротик так нежно двигался, был слышен едва различимый шум, словно он говорил мне спасибо. Одна щечка была чуть краснее другой, маленькое тельце округлилось, наполнилось изнутри. Он был со мной, ничего другого больше не существовало, только счастье, что он со мной, что он полон сил, и я тоже. Он поел столько, сколько хотел; еды нам хватало. Закончив, он посмотрел на меня. Я сидела, склонившись над ним. Но, поскольку все в те времена было мимолетным, это ложное счастье тоже длилось недолго. Я видела, как под луной проступает мое несчастье, оно было нашим общим несчастьем, и он — невинный — должен был понести кару из-за меня. Я знала, что появятся люди, которые станут его врагами, как были они моими врагами. Я думала, что во мне говорила любовь, потому что не знала, что это, и никто в те времена на земле не знал. Я сказала себе: «Он спит. Он ни о чем не знает. Он лишь перейдет из этого сна в сон вечный». Я поцеловала его, расцеловала его всего, еще раз крепко прижала к себе. Спела песенку, которая ему нравилась, встала. Я попрощалась с ним и отвернулась. Всплеснула руками… А потом больше ничего не было, я разве что почувствовала, как в том месте, где я его держала, водворяется ледяной холод, словно в эту дыру устремился весь ночной воздух, там воцарилась неимоверная стужа…