Уже совсем стемнело. Пьер Шемен убрал трубку в карман. Адель Жену уложила малыша. Летучие мыши тоже устроились на ночлег, они устают быстро.
Те, что еще оставались, пожелали друг другу спокойной ночи.
Слышалось, как одна за другой закрываются двери. Больше не надо было поворачивать ключ в замке.
Помнят ли люди? В деревнях прежде бывало, повсюду темень, но освещены два-три окна, самих домов уж не видно, а окна вызывают мысли об упавших звездах.
Тогда говорили: «Кто-то болеет». Смотрели на зажженный свет, говорили: «Наверное, кто-то при смерти». Говорили: «Что-то стряслось». Говорили: «Корова телится». А иногда, когда по ночам гремела гроза, все окна зажигались, словно от молний, и люди одевались, были в опасности, и жизнь каждого из нас могла быть отнята в любой час, как и все, чем мы обладали.
Ночной сторож совершал обход с фонарем, и это был еще один огонек, он двигался.
Вдоль канав проходил ответственный за подачу воды, передвигая дощечки, служившие чем-то наподобие шлюзов, — еще один перемещающийся огонек.
В спокойные ночи следовало быть настороже.
В самые красивые, звездные ночи. В ночи под звездами и тогда, когда звезд не было вовсе. Все время, в любое время года, случиться могло всякое.
Люди жили в постоянном беспокойстве, без конца ворочались, лежа в постели, недомогали, им снились дурные сны. И все боялись будущего и сожалели о прошлом…
VIII
Питом в прежней жизни был кровельщиком. Однако, когда наступала зима, он менял профессию на другую. Тогда, раньше, в иной жизни.
Происходило это из-за обильных снегов, укрывавших крыши огромной белой периной. Но мудрый Питом не кручинился и, имея вторую профессию, просто менял ремесло, занявшись изготовлением ликера из корней горечавки, что не только приятен на вкус, но и целебен при всех болезнях.
Он откладывал в сторону топор и еловую дранку (служившую ему вместо черепицы) и, запустив пальцы в бороду, шел посмотреть, что там творится с чаном, где в теплой воде ферментировались корни, а потом зажигал для перегонки огонь.
Он преспокойно ждал, когда пройдет зима и снова настанет весна, когда со смотрящих на север крыш сойдет последний снег, а сам он сделает для следующей зимы новый запас кореньев.
Питом был маленьким старичком с голубыми глазами, раскрасневшимся лицом и белой бородкой. Он считал, что все следует очищать, ничего на земле не бывает без примесей.
Так было в прежние времена на земле. Была у него такая идея. И возникла она, когда он сидел возле аппарата и смотрел, как из огромного количества мутной жидкости капля за каплей медленно вытекает лишь литр или два.
Что значило очищать? Он видел, что пена не просачивалась, горечь тоже, и эта сморщенная пленка, образующаяся на поверхности жидкости в чане, тоже. Просачивалась лишь душа и душа души. Так что процесс заключался в том, чтобы вначале с помощью брожения отделить хорошее от плохого, а затем все хорошее сохранить.
Собрать все хорошее и выделить из него лучшее посредством последовательного отбора, — как и делал Питом, — маленький, спокойный старичок, сам заботившийся о хозяйстве, перешивавший одежду, вязавший себе носки.
Он ходил отыскивать корни на вершины гор, на простершиеся там пастбища, где среди объеденной травы издалека виднелись высокие желто-зеленые стебли с большими листьями. Его интересовало лишь то, что было спрятано, утаено.
Он заранее умел отличить растения с хорошими корнями от тех, которые ни на что не годились, не обращая на те никакого внимания, копая вокруг других; владельцу земли он платил, поэтому имел право копать там землю.
Ночью он спускался с полной сумой. Корни предстояло тщательно очистить, мелко нарезать и положить в теплую воду вымачиваться, и вот день за днем долгое время люди видели, как прилежно трудится Питом, положив на колени женский фартук и сидя над квадратными плитками, на которые время от времени тихо падала шелуха.
И, хотя прежнее ремесло было возвращено Питому в новой жизни, оно несколько изменилось.
— Прежде у нас был здравый разум, — говорил он, — но здравым он был только наполовину. Мы различали лишь образы, но не видели заключавшегося в них смысла.
Он продолжал: