Ворвавшийся в трубу порыв ветра разметал пламя; комната раскачивалась, словно корабль; стены клонились в сторону, затем словно распрямлялись; всплыла из темноты большая кровать с бортиками, опять потонула. Внутри Феми будто бы тоже все раскачивалось… Ах, бедные наши сердца! Наконец, она произнесла приветствие, затем повторила его.
И потом, дрожащим голосом:
— Терез!
Она сказала:
— Терез, я же ничего не знаю, а ты знаешь…
Но что следовало говорить дальше? А надо было что-то говорить. Одно из поленьев стрельнуло так громко, словно ружье. Головешки рассыпались, и настала почти полная тьма. И, словно при этом добавилось смелости, из тьмы донеслось:
— Послушай, Терез, никто ничего не узнает, обещаю. Ругаться тоже никто не будет, ты же знаешь, не то теперь время. Скажи мне, где Бланш… А то я вся изведусь…
Вдоль кладки снова взметнулось огромное пламя, спина Терез как-то странно задвигалась, она словно бы повела плечами.
Она еще больше нагнулась вперед, снова послышался ее смех, а потом она заговорила хриплым голосом:
— Если вы хотите увидеть все сами, я покажу, где это.
И Феми:
— Да.
Она внезапно решилась.
Вода в котелке загудела, пошел пар. Вода бубнила, напевала что-то свое, крышка приподнялась.
— Не позже завтрашнего утра! — продолжила Феми.
Затем повернулась, чтобы уйти, но прежде, чем миновать порог, глянула вновь на Терез; в темноте было видно, что та подняла руку и терла пальцем у носа.
Нос был маленький, какой-то плоский, а палец — короткий и весь перепачканный.
XIV
Ночи были короткими. Они уже не длились до бесконечности, как долгие зимние ночи былых времен. Вскоре наступили прохладные сумерки. Небо посветлело, и в тот же час вышла из дома Терез. Немного погодя, вышла и Феми.
Она повернула в сторону склона; склон был крутой, дорога предстояла длинная. Если б можно было взглянуть на нее сверху, Феми внизу была бы лишь точкой размером с муху. Она поднималась, проскальзывая меж каменных глыб, то скрываясь за ними, то вновь представая взору. Вот опять пропала, на этот раз надолго, но, когда вновь появилась, можно было различить, что Феми надела самое красивое платье и шёлковый передник, иначе говоря — воскресную одежду (хотя воскресений-то уже не было) — прежде ведь было принято, когда люди шли куда-то далеко от дома, одеваться получше.
И Феми сделала все так, как привыкла в прежние времена, — неужели они вернутся? Однако, меж двумя женщинами не было ничего общего, они даже не разговаривали. Когда Феми подошла, Терез лишь показала рукой направление, ткнув пальцем в сторону ущелья.
Феми сразу туда и свернула. Опять показались огромные скалистые глыбы, похожие на дома без окон; проходы меж ними были узкие, путь выдался не из легких. Были там укрывшиеся за кустами ямы, Феми спотыкалась, колючие ветки сквозь юбку царапали ноги. Время от времени она звала Бланш, но Бланш нигде не было видно. Феми продолжала идти. И чем дальше она пробиралась, тем больше все вокруг было диким и скорбным: ничто и нигде не двигалось, ничто нигде не было живо, кроме разве что белого пятна в самой глубине расщелины, то был поток; повсюду жуткая темень, невероятный холод, но Феми все равно продолжала идти. И, когда перед ней словно разошлись каменные стены и предстал некий вход, она даже не замедлила шага, сразу же направившись по правой стороне, прижимаясь к камням и ступая медленно по карнизу. Страх существует. Но есть еще нечто, что страха сильнее. Существует ужас, как в прежней жизни. Он был позабыт, но вернулся. Однако сильнее них говорят желание видеть, желание знать.
Стал различим глухой гул, какой бывает, когда пес рычит в конуре. Послышались стоны. Стоны затихли. Кто-то кого-то позвал. Но вот голоса умолкли. А теперь кто-то принялся шептать…