Он добрался до входа в ущелье, где пробежала коза, где прошла Терез и, в конце концов, Феми. В отличие от них, он рассчитывал не бросать все на полпути, говоря себе: «Надо только рассуждать здраво. И, если потребуется, пойду до конца…»
XVI
Шемен по-прежнему работал над картиной. Вдруг он отвлекся и глянул в сторону, и вот видно уже, как он бежит к двери.
Из застекленной двери вид открывался на север, то есть на горы. Над ними — над той их частью, что представала взору, то есть над самыми вершинами, — поднимался столб дыма.
Дыма было столько, словно горели осенью груды валежника, словно жгли на краю полей сорняки (но сорняков больше нет, и осени нет, а дымная туча все росла и росла).
Шемен спросил себя: «Да что ж это такое?» Он стоял и смотрел. Но вот послышался топот, кто-то бежал мимо дома; он различил, что его зовут: «Шемен!» Увидел, что это несется Феми; она-то должна была знать, в чем дело, ведь она же его звала; и вот он распахнул дверь, но Феми была уже далеко, продолжая нестись вперед.
Было слышно только, что она все время кого-то зовет, это была Адель; она кричала возле дома Адели. Чуть поодаль стоял дом Августена, Феми принялась звать Августена…
Из дистиллятора в доме Питома время от времени падали капли; Питом удивился, что их мерный звук стал вдруг неразличим.
Он сидел на табуретке возле куба и еще ничего не видел; он понял, что творится что-то не то, по звукам; вернее, по их отсутствию: настала тишина, словно остановились часы.
Капли по-прежнему падали; и Питом понял, что тишина происходила от шума, царившего снаружи, глухого и непрекращающегося; от гула, различить который можно было не сразу, только вот он скрадывал другие, менее значительные звуки.
Питом вытер руки о зеленый саржевый фартук, спрашивая себя: «Что же там происходит?» Он подошел к двери, раскрыл ее в то же время, что и Шемен — свою.
Он сразу увидел, что солнечный свет померк, и хотел уже было пойти на улицу, но нельзя вот так вот бросать дистиллятор, если хочешь хорошо сделать дело; и он вернулся и сел на табуретку у куба.
В это время Шемен шел уже в сторону площади. Той, что перед церковью. На площади росла липа, возле нее стояла старая гранитная скамья, огибавшая огромный ствол, похожий на башню. Многие направлялись туда же, куда и Шемен; они добрались до площади, увидели, что липа по-прежнему на месте, как и рыжий мул, привязанный к дереву; пытаясь сбежать, он вытягивал шею. Липа стояла на месте, но тени под ней не было, вся земля теперь была одного цвета, она вся почернела, словно только что прошел дождь; мул дергался и бил землю копытами.
Никто еще не знал, что творится; все были обеспокоены, пока еще только обеспокоены; часы пробили (хотя теперь они звонили только для красоты, но люди начали считать удары); все это происходило среди по-прежнему слышавшегося великого шума, и нельзя было распознать, откуда он исходил: несся он над часами или под ними, или из-под земли, — не был ли он в нас самих, не мы ли сами его придумали? — такое ведь тоже могло случиться; и все переглядывались.
Все переглядывались, а потом повернулись к горам; увидели, что дыма в вышине стало еще больше, он заслонял почти половину неба, заменив его, нависая над нами.
На севере над стеной гор вставала стена из дыма. Все, что было серым, стало бурым, желтое — рыжим, зеленое — черным. Это было в стороне Анпрейз и там, где Прапио. И вот уже нет ни Анпрейз, ни Прапио. Волнение нарастало. И уже давно, не правда ли? Сколько они себя помнили, никогда больше не было ни единого облачка: теперь все время небо окрашивалось ровной синевой, словно только что покрашенная стена, и тени верно лежали возле стволов, как стрелки на циферблате, и, когда я вытягивал руку, сбоку от меня появлялась ее тень, будто вырастала еще рука… Сейчас теней не было, все превратилось в сплошную тень. Воздух стал таким, каким был на земле прежде. Перед ними не осталось ничего, кроме бурой толщи, словно поднялся туман. Но вот в одном месте она разошлась, послышался шум, будто началась гроза, — это было в стороне, где дорога уходила вниз, ее словно бы затопило, как если б и в самом деле начался проливной дождь, — то мчались козы, стадо спускалось в жутком переполохе, потом позади появилась Терез, она махала палкой и орала, как дикая:
— Хо! Хо!
Они попытались ее позвать:
— Терез!
Ведь она спускалась сверху и, может быть, знала, в чем дело; но она, ничего не слыша, принялась вопить еще громче:
— Хо! Хо!.. Хо! Хо!
Она уже исчезла, и снова не было ничего, лишь приближались клубы дыма, заполонившие пространство перед горами, так что оставались различимы лишь ближние травяные склоны, от контраста ставшие будто еще зеленее.