Они по-прежнему глядели туда и, чем дольше, тем меньше видели. На них опускалось нечто наподобие занавеса; и он вначале был за этим занавесом, он появился откуда-то с обратной стороны, вначале он был едва различим, махал руками, оглядывался, продолжая бежать, оглядывался снова; и вот он уже совсем близко, на той части склона, что еще видна взорам, в начале луга. Это был Бонвен! Охотник Бонвен!
— Бонвен!
Люди кричали:
— Бонвен! Бонвен!
Он остановился.
Но только потому, что ему надо было перевести дух. Руки болтаются вдоль тела, голова чуть откинута назад; развернувшись, он поднял руку, словно пытаясь уберечь лицо от удара, сзади него послышался звучный хохот.
— Бонвен! Бонвен!
Они уже не понимали, что делают и что говорят. Не знали, что делать и что говорить. Внезапно свет померк, настала темень. И всех их стало не видно.
Ночь опустилась раньше положенного срока; ночь без звезд, какой прежде никто и не ведал.
Они пытались в домах зажечь керосиновые лампы и, когда подносили к фитилю спичку, руки дрожали, кусочки горящей серы отскакивали на штаны. Они старались сесть за стол, но не могли, как не могли стоять. Они больше не знали страха, но он возвращался, так получается? Может быть, еще не совсем, но почти. И что ж за странная вещь! Это происходило у Питома в доме (у него собралось много народа): он протягивал всем по тяжелому стеклянному стакану, до половины заполненному жидкостью, похожей на воду, но это была лишь видимость, — многие отказывались, многие качали головой, — но те, что соглашались, вдруг испытывали прежние ощущения, те самые, что были в прошлой жизни; жидкость действовала, внутри все обжигало, жар спускался к желудку, разрастался, заполнял все тело, ударяя в голову.
Они говорили все вместе, потом внезапно смолкали, словно кто-то поднимал руку, требуя тишины. Но никто не поднимал руки. Снова принимались говорить, снова смолкали, глядели друг на друга, опускали глаза. А из куба уже несколько часов капало гораздо меньше, капли были уже не такие большие и падали реже, и ликера получалось гораздо меньше.
В чанах, где мокли корни, вновь появилась пена; вновь началось брожение. И Питом, качая головой, показывал пальцем:
— Странно, все опять стало грязным!
И дальше:
— Кажется, мы возвращаемся к прежнему.
Послышался будто громкий вздох, и что-то скользнуло из-под двери.
Ветер? Нет, не ветер.
И снова из-под двери пошел гул, что-то скользнуло по стенам, прошлось по крыше. Потом послышалось, словно кто-то бежит, подбегает к дому.
— Ты хорошо все запер? — спросили Питома.
Но кто-то бегал у дома. Застучал в дверь. И Питом:
— Кто там?
Он пошел было отворить дверь, но она сама распахнулась, и вот входит в дом человек, его будто втолкнули снаружи, вот он делает шаг, еще шаг, останавливается, челюсть у него отвисает, он медленно обводит все взором, не понимая, где находится.
Надо было им самим с ним заговорить, подойти к нему и хорошенько встряхнуть:
— Бовен! Эй, Бонвен!
Тогда он:
— Берегитесь!.. Берегитесь все!
— Да о чем ты?
— Они… Они приближаются.
— Кто?
— Я был там… Я дошел до самого низа… Я их растревожил…
— Да о ком ты?
Но он опять повернулся к окну, рот опять раскрылся, и разговор снова прервался, все повернулись в ту же сторону и увидели, что наверху появилось алое свечение, оно будто было разбито на маленькие квадраты.
Отступая назад, он снова показал рукой в ту сторону; это светились окна домов; в них отражался алый свет, он осветил их всех, разгораясь в небе, словно извергался огонь из вулкана.
Дом задрожал, стены шатались, двери трещали, все устремились наружу, испугавшись пока лишь того, что обрушится крыша.
Так было и у Питома, и у его соседей, и во всех соседних домах. Из всех домов люди устремились наружу, а затем по улочкам к одному и тому же месту на открытом воздухе. Ступеньки лестниц, по которым они сбегали, направляясь все к одной цели, были окрашены черным и алым.
Это место было на входе в деревню, откуда можно осмотреть все окрестности.
И все, кто туда шел, были окрашены черным и алым. Идя друг возле друга, все были окрашены в черный и алый, и фасады домов по дороге на одной стороне были алыми, а на другой черными. И у людей с одной стороны щеки были алыми, а с другой черными. У всех, кто шел здесь, кто вместе с остальными поднимался наверх. Были тут Бе, Продюи, Сарман, Делакюизин, Бессон. Они увидели, что Феми побежала за Катрин (они обе должны были обо всем знать) и шла, поддерживая ее, а Катрин вела за руку малышку Жанн. Они шли друг возле друга и друг за другом тесной толпой, было лишь одно место, где они могли надеяться на безопасность. И все, в конце концов, туда добрались. И все перед ними заполыхало.