* * *
Мы надеемся, что в эмиграции найдется русское издательство, которое догадается выпустить в свет «Избранные рассказы Аверченко». Покойный автор отличался одним редким качеством: он почти никогда не был скучен. А избранные его рассказы, собранные внимательной рукой и связанные вместе, не залежатся на книжных складах и будут лучшей данью памяти жизнерадостного писателя и человека, который вне всяких теорий словесности простаком-самоучкой пришел в литературу и всем нам подарил немало веселых минут.
18 марта 1925
Русская книжная полка
В какое эмигрантское жилье ни придешь — прежде всего ищешь глазами: а есть ли здесь книжная полка? И нередко, увы, вместо книжной полки со стопкой русских книг увидишь глупую куклу маркизу в углу диванчика, граммофонные пластинки с негритянскими завываниями, пачку билетов со скидкой в ближайшее кино («Скрежет страсти», «Объятье мулатки») и замусоленную колоду карт на столе.
«Помилуйте, — говорят иные, — какие там книги! Жизнь птичья, эмигрантская, где там еще на перелете книжной полкой обзаводиться».
Так ли?
Живем подолгу, многие десяток лет кряду сидят в своих «иноземных» углах, кое-кто и мебелью обзавелся, и даже книжный шкаф купил по случаю подержанный… Но книг так и не завел.
Дорого!
Но ведь весь Пушкин стоит не дороже глупой куклы маркизы, нескольких пластинок с фокстротами, нескольких билетов в угловое кино, не дороже двух бутылок с вишневкой.
Скажем просто:
Только тот причастен к русской культуре и в меру сил хранит ее и передает своим детям, кто у себя дома, в своем гнезде, не может обойтись без русской книжной полки.
Ибо если и от русской книги отвернемся, выбросим ее из обихода, — не превратится ли ежегодный праздник «дня русской культуры» в торжественный холодный парад, в официальные поминки по гениям русской мысли?
1930. Париж
Георгий ЧУЛКОВ
Веселые дети и скучный черт
Один раз на даче дети в мяч играть собрались.
Было весело.
Играли в «классы», в «пятнашки», в лапту. Двоюродный брат Миша новые игры повыдумывал.
Так было весело, так было весело, что просто страсть!
И бегали, и прыгали, и скакали, и плясали. И мячик повсюду, как живой.
Только приходит школьный учитель и говорит:
— Дети! Хотите, я вам расскажу про мяч?
Дети молчат.
Тогда учитель подумал: «Молчание — знак согласия». И стал рассказывать:
— Мяч сделан из резины. А знаете, что такое — резина?
И пошел, и пошел: все рассказал — и как на фабриках мячи делаются, и почему они прыгают, и почему весело бывает, когда в мяч играют…
А мячу было скучно. Лежал он в сторонке. И детям было скучно.
И пришел тогда скучный черт — маленький, лохматенький, хромоногий, косоглазый, — утащил тихонько мяч и в канаву забросил.
Кончил наконец учитель. Ушел.
Хватились дети мяча. А его и нету. Скучный черт утащил. Сидят дети и плачут.
«Сатирикон» 1909. № 19
Огурец
Один раз Огурец надел цилиндр и пошел гулять на бульвар.
Такой франт!
Проходят барыни и говорят:
— Сейчас видно — отставной военный.
Директор гимназии прошел, похвалил:
— За поведение пять с плюсом.
Купец говорит:
— Ишь ты! Я бы его кассиром назначил!
Монах говорит:
— Ему бы архиереем быть.
Потом жулик повстречался.
— Нашего, — говорит, — полку прибыло. Сейчас видно: из молодых, да ранний.
А Огурец идет себе — фу-ты, ну-ты!
Вдруг ему пьяный навстречу. Да как заорет:
— Ого-го-го! Недурственно. Дело-то, я вижу, в шляпе!
Стащил с Огурца цилиндр.
Видит: огурец малосольный. Съел его.
«Сатирикон», 1909, № 21
Ерунда
Ходила по свету Ерунда, древняя старуха. Вся рожа у нее измочаленная. Вместо ног — пни гнилые. Волосы как мох. Глаза как ложки оловянные.
Одно слово — страшилище.
Увидал Ерунду православный — перекрестился.
А ей и горя мало. И на православного прет.
Все от нее в сторону.
А она орет благим матом:
— Прочь с дорог! Раздавлю!
И давит.
Подомнет себе под живот бог знает сколько народу. И рада, хохочет.
Ногами дрыгает.
Город ей честь отдает.
Купцы — почет.
Барышни — «сувениры» разные: это, значит — «на память».
А я про нее сказку сочинил.
Везет Ерунде.
«Сатирикон». 1909, № 22
Божья Коровка
Жила-была Божья Коровка. Летать мало приходилось. Больше ползала.
Понравилась Божья Коровка Таракану.
— Выходи, — говорит, — за меня замуж.
— Мне все равно…
Вышла.
Живет, скучает, помнит, что она хоть и коровка, а все-таки Божья. Однако никуда не летит.
А Таракан, известное дело, усами шевелит. И в свой департамент аккуратно ходит.
Вот тебе и любовь…
Таракашек расплодили, а все-таки скучно.
Прилетел Жук:
— Божья Коровка, ты мне нравишься.
— Ну что ж, — говорит.
— Выходи за меня замуж.
— Мне все равно, — говорит.
Вышла теперь за Жука.
И приплод был: жучата. А все скучно.
А потом Утюг пришел: тяжелый-тяжелый, черный-черный.
И он, как все:
— Выходи за меня замуж.
— Ну что ж, — говорит, — мне все равно.
Видит Божья Коровка: хочет ее новый жених обнять.
Ну что ж, дело жениховское.
Обнял.
Только тяжелый был Утюг. От невесты ничего не осталось. Так — пятнышко малое.
«Сатирикон», 1909, № 23
Свинячий сын
Жил-был свинячий сын Ванька, по фамилии — Хрюшкин.
Родители Хрюшкина были почтенные — настоящая живая ветчина: и папаша, и мамаша. И братья и сестры — все в родителей, хоть сейчас тащи в колбасную.
Один только Хрюшкин был неудачник: ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца.
У каждого братишки было прозвище: у одного Малосольный, у другого Вяленый. Про сестренку говорили, что она «с чесночком».
А Ванька остался без прозвища свинячьего.
Неудачный был поросенок — кожа да кости, а вместо жира — никчемные мечтания.
Все к корыту, а он пятачком в небо и о прекрасной невесте хрюкает.
А вместо невесты выйдет, бывало, скотница Варвара да ножищей Ваньку как ахнет: у него из глаз искры… А он думает — звезды с неба.