На такси я добрался до отеля, что–то вроде швейцарского пансиона, но ночной портье оказался этруском (что то же самое) и горничная взъелась на меня за надежно запертые двери и чемодан. Мадам гостиничной хозяйке крайне не понравилось что я отметил свой первый вечер свирепейшим трах–тарарахом с женщиной своего возраста (43 года). Я не могу назвать ее настоящего имени, но это было одно из древнейших имен французской истории, даже древней Шарлеманя, того который из Пипинов (короля франков) (происходящего от Арнульфа, епископа Метца) (представьте только каково это, побороть фризов, германцев, баварцев и мавров) (внука Плектрида). Так вот, трахалась эта старушка просто сокрушительно. Не знаю уж как мне подобрать слова чтобы описать наши подвиги в туалетной каморке. В какой–то момент она заставила таки меня покраснеть. Может и стоило мне попросить ее слегка притормозить, но она была слишком восхитительна для таких слов [4] . Я встретил ее в ночном бандитском баре на Монпарнасе, бандитов не было. Там–то она меня и сняла. А еще она хотела за меня замуж, честное слово не вру, раз уж я так прекрасен в постели и вообще симпатичный тип. Я дал ей 120$ на образование сына, а может и на какие–нибудь такие позапрошлогоднего шика туфли. Она основательно истощила мои средства. У меня оставались еще деньги чтобы на следующий день пойти и купить на вокзале Сен–Лазер Livres des Snobs [5] Уильяма Мэйкписа Теккерея. Но Бог с ними, с деньгами, главное что души наши порадовались. В старой церкви на Сен–Жермен–де–Пре на следующий день я увидел нескольких парижских француженок молящихся, почти рыдая, у старой замызганной кровью и дождевыми потеками стены. Я сказал «Ага, les femmes de Paris» и увидел величие Парижа, способного рыдать над безумствами Революции и одновременно ликовать, избавившись от этих длинноносых аристократов, моих предков (бретонских принцев).
5
Шатобриан был поразительным писателем, на старости лет полюбившим молоденьких девушек в большей степени чем мог ему позволить закон Франции 1790 года – ему хотелось чего–нибудь такого, из средневековых повествований, о том как некая юная дева идет по улице и пристально смотрит ему в глаза, в лентах и бабушкой шитом платье, и этой же ночью дом сгорает дотла. Мы с моею Пипин устроили наш бодрый междусобойчик в пору моего очень мирного пьянства, и я был совершенно доволен, но на следующий день больше не желал ее видеть, потому что она требовала еще денег. Сказав что хочет вытащить меня проветриться в город. Я объяснил ей что она задолжала мне еще несколько работенок, схваток, разочков и чýточек.
«Mais oui [6] ”
Но я не стал мешать этруску который вытряхнул ее вон.
Этруск был педерастом. Что меня мало интересует, но 120 долларов это уже и так было слишком. Этруск сказал что он итальянский горец. На самом–то деле мне неинтересно и знать даже, был он передастом или не был, и вообще не надо было мне этого говорить, но парнем он был неплохим. Потом я вышел на улицу и напился. И собрался встретить самую прекрасную в мире женщину, но с любовными делами было покончено, потому что был уже слишком пьян.
6
Нелегко решить о чем рассказать в книге, и я всегда пытался что–то там такое доказать, запятая, о своей любовной жизни. Да неважно все это. Просто иногда мне становится ужасно одиноко, и хочется женского общества, вот ведь ерунда.
Так вот, я провел этот день в Сен–Жерменском предместье, в поисках правильного бара, и я его нашел. La Gentilhommiére (на улице Сен–Андре дез Арт, и показал мне его жандарм) – Бар Благородной Дамы [7] - Ведь это ужасно благородно, мягкие, светлые, будто в брызгах жидкого золота волосы, и ладная маленькая фигурка? «Эх, хотелось бы мне быть красавцем» говорю я, но все уверяют что я и так красив – «Ну ладно, но я старый и грязный пьяница» — «Ну, как ты хочешь» Я всматриваюсь в ее глаза – Шлю синеглазо моргающий сочувственный зов – И она ловит его.
Заходит маленькая арабочка из Алжира или Туниса, с маленьким нежно горбящимся носиком. У меня начинает ехать крыша, потому что одновременно я обмениваюсь сотнями тысяч французских шутливостей и учтивостей с негритянской принцессой из Сенегала, бретонскими поэтами–сюрреалистами, разодетыми бульварными кутилами, распутными гинекологами (из Бретани), греческим ангелом–официантом по имени Зорба, а Жан Тассар, хозяин, невозмутим и безмятежен у своей кассы, и выглядит неуловимо порочно (хотя на самом деле он тихий семейный человек, просто случайно напомнил мне Руди Ловаля, моего старого приятеля из массачусетского Лоуэлла, в четырнадцать лет прославившегося многочисленными amours, и от него веет тем же парфюмерным душком смазливости). И конечно же со вторым официантом Даниэлем Маратрой, долговязым чудилой, и то ли евреем, то ли арабом, но семитом наверняка, чье имя звучит как трубный зов под стенами Гренады: и бармена обходительней вам не найти.