— Я что-то не понял: вы и партизан, и в то же время немец, и притом немец советский? Что это за ребус?
— Да, я по национальности немец, но вырос в Советском Союзе, в республике немцев Поволжья, а потом был мобилизован в партизаны. Теперь сдался в плен.
— Так. Что вы хотите?
— Я хочу сотрудничать с Германией, — ответил Рудин.
Подполковник Грейс на мгновение задумался, потом склонился к какому-то аппарату на столе и тихо сказал в него:
— Попросите ко мне Андросова. Сейчас же.
Сердце у Рудина застучало так часто, что он испугался…
Ну вот и наступил решающий момент. Работа зря не пропала, сейчас он увидит Андросова — первую свою цель.
Рудин продолжал стоять посреди комнаты, когда позади с легким шумом открылась и закрылась дверь.
— Вы меня вызывали? — спросил спокойный и какой-то бесцветный голос.
Андросов прошел мимо Рудина к столу подполковника. Рудин видел его спину, широко развернутые плечи. На нем был китель немецкого офицера, но без знаков различия и брюки, заправленные в сапоги, начищенные до лакового блеска.
— Этого человека нам прислал из военной комендатуры мой друг майор Оренклихер, — продолжая рыться в бумагах, небрежно сказал Грейс — Займитесь им.
— Есть какие-нибудь ваши рекомендации? — спросил Андросов.
— Нет, нет, все решайте сами и потом мне доложите.
Андросов повернулся к Рудину, окинул его взглядом и, уже проходя мимо, сказал:
— Идемте.
Первое впечатление об Андросове было почти неуловимым. Запомнились только его глаза — внимательные, цепкие. В просторном кабинете, куда они прошли, несмотря на день, был зажжен свет, а окна зашторены.
— Садитесь, — Андросов показал Рудину на стул, стоявший у его стола. Потом он, может быть, целую минуту пристально смотрел на Рудина, а тот на него, выжидательно и покорно.
Андросов пододвинул к себе лист бумаги, положил на него карандаш.
— Расскажите, как вы оказались в военной комендатуре.
— Я пришел туда добровольно.
— Вы местный житель?
— Нет, — улыбнулся Рудин. — Вам, наверное, придется выслушать довольно длинную историю…
— Отвечайте на вопросы, — сухо сказал Андросов. — Фамилия, имя, отчество и основные анкетные данные. Прошу! — Он взял карандаш.
— Крамер Михаил Евгеньевич.
— Национальность?
— Немец, точнее — по отцу немец. Мать русская. Год рождения тысяча девятьсот одиннадцатый, место — город Энгельс, бывшая республика немцев Поволжья. Беспартийный, образование высшее — энергетик, работал в Москве. В июле нынешнего года мобилизован в партизаны как знающий немецкий язык. Несколько дней назад в бою возле села Никольского сдался в плен.
Андросов молчал, а Рудин смотрел на него спокойно и выжидательно… В глазах Андросова он не видел ни любопытства, ни веры, ни недоверия — ничего.
— Значит, вы сдались в плен, а затем свободно явились на прием в военную комендатуру? Не кажется ли вам это странным? — спросил Андросов.
— В такой последовательности это выглядит, конечно, странно, — согласился Рудин. — Но вы не знаете, что произошло между тем, как я сдался в плен и пришел в комендатуру.
— Вас передумали брать в плен, — без тени улыбки сказал Андросов.
— Нет, меня взяли. Но вместо того чтобы прислушаться к моему предложению о сотрудничестве, меня отправили в лагерь военнопленных. Мало того, это случилось в ту ночь, когда лагерь перебазировали в тыл. Никто со мной не поговорил, меня сразу сунули в эшелон, а я из него бежал — выпрыгнул из вагона на ходу, вернулся сюда и явился в военную комендатуру. Все это вам нетрудно проверить. Я находился в последнем вагоне эшелона, мои бумаги остались, вероятно, у солдата, сопровождавшего этот вагон.
Андросов подождал и спросил с иронией:
— Итак, вы выпрыгнули из поезда специально для того, чтобы предложить ваши услуги нам именно в этом городе и ни в каком другом?
— Да, — последовал твердый ответ Рудина.
Андросов сделал на листе бумаги пометку «Проверить бегство» и спросил:
— А почему вы не подумали, что в глубоком тылу, куда шел эшелон, в более спокойной обстановке, чем здесь, немецкое начальство разобралось бы в вашей истории гораздо лучше?
— Наоборот! — горячо возразил Рудин и изложил уже известное нам объяснение: сдавшись в плен, он считал, что все последующие объяснения с немецким начальством должны происходить в условиях, когда этому начальству легче легкого проверить каждое его слово.