Она торопливо писала и через полчаса, дописав до конца, с облегчением увидела, что фильм только приближается к последней сцене страстных объятий героев. В тот же момент Мадлен Гудейл сняла очки для чтения, оторвала голову от книги и захлопнула ее. Дверь в гостиную открылась, и на пороге появилась Джулия Пардоу.
— Я вернулась, — объявила она и сладко зевнула. — Фильм оказался паршивым. — Кто-нибудь заварит чай?
Ей никто не ответил, но двойняшки воткнули свои спицы в клубки шерсти и направились к ней, по пути выключив телевизор. Пардоу никогда не занималась приготовлением чая, если могла для этого кого-нибудь найти, и обычно на это соглашались двойняшки. Последовав за ними, Кристина Деикерс на пороге оглянулась на молчаливую Фоллон, оставшуюся теперь наедине с Мадлен Гудейл. У Денкерс возникло неожиданное желание заговорить с Фоллон, сказать, что она очень рада ее возвращению в школу, спросить у нее про здоровье или просто пожелать ей спокойной ночи. Но слова словно застряли у нее в горле, минута прошла, и последнее, что она видела, закрывая за собой дверь, было бледное, осунувшееся лицо Фоллон и ее пустой взгляд, остановившийся на телевизоре, как будто она не сознавала, что экран погас.
2
В больницах так или иначе время всегда фиксируется: секундами измеряется биение пульса, скорость поступления крови или плазмы из капельницы, минутами — остановка сердца, часами — повышение и понижение температурной кривой, длительность операции. Когда события ночи с 28 па 29 января стали предметом расследования, лишь несколько главных лиц больницы Джона Карпендера не могли вспомнить, что они делали или где были в каждый момент своего бодрствования. Возможно, они предпочитали не говорить правду, но по меньшей мере знали, где она скрывается.
Это была ночь жестокой, хотя и непостоянной бури, ветер каждый час менял свою интенсивность и даже направление. В десять часов вечера он глухо рыдал в почти обнаженных кронах деревьев. Через час его вой неожиданно достиг яростного крещендо. Огромные вязы вокруг Найтингейл-Хаус стонали и трещали под бешеными атаками бури, в то время как ветер заходился от истерического дьявольского хохота в их ветвях. Груды опавших листьев, скопившихся вдоль заброшенных дорожек, намокших под дождем, подняло в воздух, рассеяло и понесло по ветру. Они кружились в темноте, как взбесившиеся насекомые, приклеиваясь к мокрым черным стволам. В операционной на верхнем этаже больницы мистер Куртни-Бригс продемонстрировал свою невозмутимость перед лицом бури; пробормотав помощнику, что ночь просто дикая, он снова склонился к столу, вернувшись к созерцанию интересной хирургической проблемы, обнажившейся и пульсирующей между отведенными назад краями раны. Этажом ниже в тихих и слабо освещенных палатах больные бормотали и беспокойно ворочались в постелях, как будто сквозь сон чувствовали разгулявшуюся снаружи суматоху. Рентгенолог, которую вызвали из дома, чтобы срочно сделать снимок пациента мистера Куртни-Бригса, укрыла аппарат покрывалом, выключила свет и задумалась, сможет ли она найти дорогу на своеи маленькой машине. Ночные медсестры бесшумно двигались между кроватями больных, проверяя окна, плотнее задергивая шторы, словно препятствуя проникновению внутрь грозной и чуждой стихии. Ночной сторож в домике у главных ворот неловко поерзал на стуле, затем, кряхтя, встал и подкинул в огонь еще несколько брикетов угля. В его печальном уединении ему хотелось большего тепла и уюта. Маленькая сторожка, казалось, вздрагивала от каждого порыва ветра.
Но незадолго до полуночи шторм утих, как будто почувствовав приближение ведьминого часа, смертной минуты ночи, когда пульс человека замедляется и умирающий легче всего ускользает в последнее забытье. В течение минут пяти сохранялась неестественная тишина, сопровождавшаяся приглушенными ритмическими стонами, когда ветер внезапно налетал и вздыхал среди деревьев, словно утомленный собственным бешенством. Закончив операцию, мистер Куртни-Бригс стянул резиновые перчатки и прошел в гардеробную хирургов. Переодевшись, он позвонил по телефону на сестринский этаж в Найтиигейл-Хаус и попросил сестру Брамфет, отвечающую за частных пациентов, вернуться в палату, чтобы наблюдать за больным в первый критический для него послеоперационный час. Он с удовлетворением отметил, что ветер уже стих и что она сможет пройти через территорию, как делала это тысячу раз во время его вызовов. Он не счел нужным заехать за ней на машине.
Меньше чем через пять минут после этого сестра Брамфет уверенно шагала под деревьями, плащ облеплял ее, как флаг обвивает флагшток, капюшон был низко надвинут над сестринским чепцом. В этот краткий перерыв в буре в лесу было удивительно тихо и спокойно. Она быстро ступала по мокрой траве, чувствуя сырую землю
сквозь тонкие подметки своих туфель; время от времени ветка, поврежденная ураганом, отрывалась от последней связывающей ее с родным деревом нити и медленно и бесшумно падала к ее ногам. К тому моменту, когда она оказалась в тишине и покое частного отделения и стала помогать дежурной студентке-третьекурснице устраивать послеоперационную кровать и готовить капельницу для переливания крови, ветер снова поднялся. Но сестра Брамфет, поглощенная работой, уже ие заметила этого.
Вскоре после половины первого Альберт Колгейт, привратник, дежуривший в главной сторожке и задремавший над раскрытой газетой, очнулся от метнувшегося по окну луча света и ворчания мотора приближающегося автомобиля. Он подумал, что это должен быть «даймлер» мистера Куртни-Бригса. Значит, операция закончена. Он ожидал, что машина выедет за главные ворота, но вдруг она остановилась, и раздались два нетерпеливых сигнала. Недоуменно бормоча, привратник наспех накинул пальто и вышел на порог. Опустив стекло, мистер Куртни-Бригс закричал ему, перекрывая шум ветра:
— Я хотел выехать через Винчестерские ворота, но там поперек дороги лежит дерево. Я подумал, что стоит сообщить об этом. Посмотрите там, когда сможете.