– Самый разговорчивый, кстати, теперь вряд ли сможет сказать хоть что-то, – возвращаясь к своему рассказу, поделился брюнет с Терри своей маленькой победой, окончившейся сломанной челюстью обидчика, отрезанным языком и продолжительным тюремным сроком Микки в колонии для несовершеннолетних.
И рассказал отцу о годах, проведенных в компании трех стен и толстой ржавой решетки, не упуская ни одной детали: наркотическая зависимость, драки и новые знакомства, появление на пальцах татуировки, так заинтересовавшей мужчину при знакомстве, и долгожданное освобождение – брюнет рассказал ему все, не желая делиться лишь самым ценным.
Тайна ночных визитов в камеру неземного создания, охраняющего его и оберегающего от новых ошибок, осталась в голове и сердце.
– Я вышел три месяца назад, – тяжело сглотнув, подвел черту он под очередной главой своей жизни и вновь притих, поворачивая голову к обескровленному лицу, заглядывая в распахнутые грязно-серые глаза мужчины, собираясь продолжить.
Но не смог осуществить желаемого сразу.
Сосредотачиваясь на паре небольших цветных кружков, Милкович задумался о том, что глаза отца он помнит именно такими – мутные и блестящие от большого количества проглоченного алкоголя, с расширенными травкой и другими наркотиками зрачками, следившими за каждым движением маленького мальчика, пытающегося закрыть своим телом мать.
Серо-голубые, совсем не похожие на его и мамины, оттенка чистого неба, они навсегда остались в его памяти, борясь за лидирующие позиции в воспоминаниях с другими, одного взгляда в которые хватало Микки для желания просыпаться по утрам.
Брюнет ни у кого не видел оттенка, подобного цвету глаз Йена, и дать ему какое-то четкого определение до сих пор не мог.
Иногда это был цвет свежескошенной на рассвете травы, когда Хранитель, пойдя на поводу своего подопечного, оставался с ним на ночь, и Микки удавалось проснуться раньше, встречая первый взгляд Йена при пробуждении. А по вечерам, деля с рыжим страстные поцелуи или более целомудренные, но не менее возбуждающие прикосновения губ к губам, на ум Микки приходили ассоциации с глубоким темным оттенком хвойного леса, блуждать в котором Милкович мог часами.
Чистые изумрудные или малахитовые с тонкими разводами и вкрапления более темных оттенков – цвет глаз Хранителя не поддавался четкому описанию, но спутать его с любым другим Микки не мог.
Покрасневшие от мельчайших кристалликов соли его собственные глаза сильно чесались, вынуждая брюнета поднять перепачканную кровью руку к лицу, незаметно стирая дорожки влаги с щек, желая скрыть от мужчины проявленную слабость, оставляя на коже новые следы преступления в компанию к уже подсохшим капелькам крови на лбу и подбородке.
Согнутые в коленях и подобранные к груди ноги занемели, моля сменить положение, но Милкович лишь вобрал в грудь побольше воздуха, отмечая, что дышать стало чуть легче, и продолжил свой рассказ:
– Теперь я живу с Мэнди, – обозначил он присутствие в своей жизни еще одного близкого человека. – Ну, та девчонка из детдома, – поспешил уточнить брюнет личность своей названной сестры, рассказать про которую отцу он успел примерно полчаса назад.
И поделился подробностями совместного проживания с девушкой, обеспечивающей брата горячей пищей и хорошим настроением во времена совпадения графиков работ, умалчивая о неожиданном открытии прошлого заработка Мэнди, обеспечившего его возможностью покупать наркотики в колонии и участвовать в тюремном тотализаторе.
Микки не знал, сколько прошло времени, как долго он просидел в компании своего молчаливого собеседника, но успел рассказать ему всё.
Почти.
Тщательно избегая любого упоминания о Хранителе, Милкович поведал Терри долгую историю своей недолгой жизни и, достав из кармана пачку сигарет, затих, позволяя голосовым связкам немного отдохнуть, а полным непролитых слез глазам возможность закрыться.
– Дай, – услышал брюнет первое ответное слово, тяжелым хрипом выдохнутое из мерно вздымающейся груди седовласого мужчины, крепким хватом ладони блокирующего кровотечение глубокой раны плеча.
Не поднимая век, Микки прикурил одну сигарету и передал ее отцу, вздрогнув от прикосновения холодных пальцев Терри к своим собственным, и поспешил вновь щелкнуть зажигалкой, тлеющим угольком табака и полным яда дымом отвлекаясь от мыслей затушить ее о лоб мужчины, гася в гудевшей голове сожаления о проявленном милосердии.
Чуть больше двух часов назад.
– Вообще-то мне восемнадцать, папа, – выдохнул Милкович, замахиваясь и нанося первый удар ножом, жмурясь от брызнувших в лицо капель алой крови, когда лезвие покинуло тело мужчины и протяжного стона Терри на его новый замах, обещающий вспороть отцу горло.
Очередная волна обжигающего внутренности света и силы Хранителя прошла по телу, сковывая мышцы, не позволяя вдохнуть и блокируя движения, подарив Микки секундную отсрочку перед окончательным разрушением своей души, острый клин, вогнанный в центр глубокой трещины, заставляя дрогнуть в ожидании последнего удара молота с выгравированным на ручке словом.
Убийца.
Идя на встречу с Терри, Милкович был полон решимости и уверен в необходимости записи этого определения в свое личное дело, но за секунду до смертельного взмаха руки заколебался.
Чистая светлая душа Хранителя расправила свои серебристые крылья в замершей без движения груди Микки, разгоняя тьму, ярким следом горячей ладони на покрытой испариной коже под толстовкой напоминая брюнету о данном Йену обещании и не позволяя совершить непоправимого.
Втягивая раскаленный до предела воздух в легкие сквозь зубы, Милкович опустил руку с зажатым в кулаке ножом, роняя капли крови отца в небольшую багряную лужу в их ногах, оседая следом и опуская веки, слыша тихий сиплый вздох сверху, оповещающий об относительной безопасности несостоявшейся жертвы преступления.
Усаживаясь на деревянный пол и подбирая под себя ноги, брюнет едва слышно всхлипнул, позволяя прозрачным соленым дорожкам разделить лицо на три части, мысленно прося прощения у матери, отомстить за смерть которой у него не хватило духу.
Или, наоборот, ему хватило сил не сделать этого?
– Сука, как же я тебя ненавижу, – выдавил он, крепко сжимая зубы, острым лезвием орудия расправы вбиваясь в мякоть досок, взбивая розовую пену на поверхности лужи крови, отравляющую тело и мозг злобу выплескивая в каждом новом ударе, чувствуя некое облегчение и успокаивающие прикосновения серебряных перьев к ребрам.
– Микки? – раздалось сверху, заставляя брюнета вздрогнуть и поднять голову к обратившемуся к нему мужчине, в серых глазах того находя отражение прошлого:
Маленький мальчик, захлебывающийся слезами и отчаянными криками, в перепачканной кровью голубой пижаме и с босыми ногами посмотрел вверх, в искривленных чертах лица мужчины пытаясь узнать своего папу, а в горящих каким-то незнакомым и пугающим блеском глазах того найти объяснение, почему мамочка ему не отвечает.
Настоящее время.
Затушив окурок в постепенно подсыхающей и свертывающейся кровавой луже, брюнет поднялся на ноги, морщась от боли в затекших мышцах, и поплелся к выходу, не оглядываясь на оставшегося сидеть на полу мужчину.
Каждый новый шаг, отдаляющий Микки от тихо сопевшего за спиной Терри, давался все проще, а очередной вдох, наполняющий легкие кислородом, было сделать легче.
– Ми… – попытался окликнуть его отец, но Милкович не позволил:
– Никогда больше не попадайся мне на глаза, ублюдок, прирежу, – не обернувшись, прорычал Микки и поспешил выйти, громко хлопнув за собой дверью, в небольшом кабинете управляющего псевдо-бара оставляя раненного мужчину и долгие годы отравляющую его ненависть.
Не получив желанного отмщения, но обретя гораздо больше.
Кровавые разводы на ткани толстовки привлекали внимание прохожих и грозили Милковичу новой встречей с полицией, вынуждая брюнета изменить маршрут движения и свернуть в ближайшую подворотню, надеясь добраться до дома незамеченным случайными свидетелями.