Рабы под окном играли на щелбаны. Тот, кто вытягивал короткую палочку, подставлял лоб трём остальным. Минут через пять, один из них, выглядевший постарше остальных (на вид им было лет по 20-25), спросил на понятном каждому скифу сарматском наречии молчаливого новичка, как его зовут, какого он роду-племени и сколько ему лет. Савмак неохотно ответил, но от предложения сыграть с ними отказался и, смежив устало веки, предался мечтам о побеге и возвращении домой на захваченном боспорском коне ("Как там мой Ворон? Всё ещё тоскует по мне, или уже начал забывать?"), с трофейным оружием и висящей на конской шее головой боспорского пограничного стража.
Когда за окном и в комнате сделалось совсем темно и холодно, один из рабов закрыл ставни, все четверо растянулись на разостланных в дальних от входа углах дерюжных половиках и скоро захрапели.
После того как Мелиада, закутавшись в тёплые меха, отправилась с освещающими путь рабынями на прогулку по галереям верхнего яруса (врач Исарх настаивал и убеждал, что для здоровья полезно подышать перед сном свежим воздухом, совершив хотя бы один круг), одна из служанок разбудила носильщиков и велела отнести из комнат госпожи на кухню остывшие жаровни. Одну из жаровен доверили новичку-скифу.
В трапезной возле поварни уже собрались все дворцовые рабы, вернувшиеся с различных работ. Было их около двадцати, не считая детей и подростков. Кормили рабов у Хрисалиска дважды в день - утром и вечером (так было далеко не везде: многие хозяева, экономя, считали, что двуногие скоты вполне обойдутся и одноразовой кормёжкой); рабыни, которых в доме было, опять же не считая малолеток, около двух десятков, как и положено, ели после мужчин.
Под надзором Пакора и двух угрюмых надсмотрщиков, тесно сидевшие по обе стороны длинного стола рабы молча старательно опустошали свои миски с горячей рыбной похлёбкой, заедая её тонкой ячменной лепёшкой и небольшой луковицей. Многие с любопытством поглядывали на хлипкого новичка-скифа, которому этой ночью предстояло нелёгкое испытание в спальне хозяйки.
Тем временем кухонные рабыни внесли на медных тарелях глиняные скифосы с разбавленным на две трети холодной водой вином и, проходя за спинами заканчивавших ужинать рабов, ставили их на стол. Врач Исарх, явившийся вслед за ними из поварни и вставший у дверей рядом с Пакором, следил, чтобы медноволосая Томея ничего не перепутала и поставила перед новичком скифом именно тот канфар с отбитой ручкой, что он приказал. Жадно осушив одним духом свои кружки (только скиф, как видно, ещё не привыкший пить эту разбавленную кислым вином водицу, пил медленно, брезгливо скривившись, как бы через силу заставляя себя глотать это пойло; поставленный им на стол недопитый кубок тотчас опрокинул в рот его проворный сосед), рабы разом встали по команде Пакора и потянулись к выходу, освобождая место за столом ждавшим во дворе своей очереди рабыням. Один из носильщиков схватил за плечо направившегося вслед за остальными Савмака и потянул его к дверям на поварню.
Пока надсмотрщики уводили рабов через освещённый четырьмя факелами и вынырнувшей из облака ущербной луной двор в их спальни, носильщики и Савмак понесли на вытянутых перед собою руках наполненные горячими углями жаровни обратно в покои Мелиады. На лестнице Савмак почувствовал сильную усталость и знакомую слабость во всём теле. Голова, руки и ноги будто налились свинцом, веки начали слипаться, каждый шаг давался со всё большим трудом. Он едва донёс потяжелевшую жаровню до спальни.
Голая Мелиада, сидевшая, раздвинув ноги, на краю широкого пышного ложа, предстала перед его затуманенным взором в виде подвешенной на крюк белой свиной туши. Он не заметил, как рабыни стянули с него колпак, одежду и башмаки и подтолкнули голого к хозяйке. Сделав несколько нетвёрдых шагов, он запнулся и рухнул коленями на разостланную перед ложем полосатую тигриную шкуру, ткнувшись лицом в круглый и мягкий, как подушка, женский живот. Расплывшись в довольной улыбке, Мелиада шире развела ноги, обхватила его затылок и тонкую шею руками и крепко прижала его пухлые упругие губы к скрытой в густых тёмных зарослях огромной розовой раковине.
- Ну же, малыш, смелее! Разожги во мне огонь своими горячими поцелуями...
Однако продолжения не последовало: губы, язык и руки юного скифа оставались неподвижны, словно одеревенели от страха. Может он ещё ни разу не имел дела с женщинами?
Сжав ладонями его виски, Мелиада отвела назад его голову и с удивлением увидела, что глаза его закрыты. Ей показалось, что он не дышит. Она испуганно убрала руки, и юный скиф безжизненно завалился на правый бок у её ног.
- Он что, умер?! - вскрикнула с выражением ужаса на лице Мелиада.
Не успевшая покинуть спальню хозяйки Гела мигом вернулась от двери, опустилась возле лежащего на полу юноши на колени, опрокинула его на спину и припала ухом к дравшимся на его левой груди длиннохвостым петухам.
- Живой! Сердце бьётся, - радостно сообщила она через несколько секунд.
- Слава богам! Я, наверное, ненароком потревожила его рану, - сказала, успокаиваясь, Мелиада.
После того как попытки Гелы привести скифа в чувство лёгкими пощёчинами, щипками и брызгами воды не увенчались успехом, Мелиада приказала одеть его, вынести в соседнюю комнату и позвать Исарха.
Присев у лежащего на ковре посреди комнаты бесчувственного тела, Исарх пощупал на его запястье пульс, после чего заглянув в спальню, объявил лежащей под пуховым одеялом Мелиаде, что у скифа глубокий обморок, будить его бесполезно и вредно для его здоровья - сон для него сейчас лучшее лекарство.
- Ну хорошо. Пусть его унесут, - приказала Мелиада.
Двое из четырёх пребывавших в переднем покое носильщиков, ухватив по указке Гелы скифа за тощие руки и ноги, с лёгкостью понесли его вслед за освещавшим путь врачом. Во дворе они наткнулись на делавшего вечерний обход перед сном Пакора и направились вместе с ним к рабским спальням.
Отодвинув широкий засов, Пакор открыл обитую медью дверь, из-за которой вырвался наружу густой храп десятка рабов (рабы спали по десять человек в двух расположенных между бальнеумом и нужником небольших спальнях). Исарх вошёл с поднятым над головой в вытянутой руке светильником в узкую продолговатую конуру, с крошечным оконцем над дверью, в которой дрыхли рядком головами к левой стене на покрытом пахучей камкой и рогожами цементном полу рабы. Следом за ним носильщики внесли Савмака и положили по указке Пакора на свободное место у самой двери, где на протёртой до дыр, заскорузлой от грязи рогоже ещё не разгладилась вмятина от увезенного утром вместе с Вороном в Пантикапей Ашвина.
8
Остановив кибитку на развилке трёх дорог, Хрисалиск узнал от выбежавшего с постоялого двора Дамона, что этой ночью у него останавливался сам казначей Деметрий, которому басилевс доверил отвезти в Неаполь обещанное Палаку золото и серебро, но около получаса назад он с тремя сотнями охранников сатавков поехал дальше. Посланная гекатонтархом Аристоном по просьбе Хрисалиска завернуть Деметрия назад погоня успехом не увенчалась: тот уже успел укатить далеко за Бик. Хрисалиску ничего не оставалось, как скакать на передохнувших конях галопом по той же дороге в противоположную сторону, размышляя под дробный топот копыт, свист кнута и храп уткнувшегося в обитый войлоком борт кибитки Фагиса, как скажется приезд Деметрия в Неаполь на аппетитах Палака.
Домчав часов за пять до Длинной стены, Хрисалиск и его спутники заехали в лагерь конницы, чтобы перекусить и запрячь в хрисалискову кибитку свежих лошадей.
После того, как несколькими днями ранее левконов гонец Бласт привёз долгожданную радостную весть, что Палак вернулся в Неаполь и распустил своё войско, архистратег Молобар отправил пеших ополченцев по домам и сам вернулся в Пантикапей. Охранять Длинную стену осталась меотская конница во главе с Горгиппом, да подошедшая через день от Ближней стены с косметом Метродором тысяча пеших эфебов. Остались у ворот Длинной стены и все метательные машины со своей обслугой.