На освещённом явившимися с поварни с зажжёнными факелами в руках гераклидовыми рабами дворе к ним присоединились, выйдя со служанками с женской половины, жёны и невесты молодых участников симпосиона. Судя по положению Большого Ковша на усыпанном алмазными блёстками чёрном бархате неба, было уже около полуночи. Зябко кутаясь в меховые накидки (после нагретых жаровнями комнат, ночной воздух казался чуть ли не морозным), Афинаида, Горгиппа, Хедра и Аполлонида расцеловалась с вышедшей их проводить Агафоклеей, пожелали доброй ночи Гераклиду и Агасиклу и поспешили нырнуть в укрытое от холода и дождя толстыми кожаными и замшевыми пологами нутро своих носилок.
Перебравший вина Невмений, облобызавшись на прощанье с отцом и братом и обменявшись дружескими рукопожатиями и похлопываниями по плечам с остальными, забрался вслед за женой в её узкие одноместные носилки. Его примеру последовал Амфий. Мегакл, которому идти до дома было всего ничего, обозвав с громким пьяным смехом приятелей слабаками, решил пройтись пешком - проветрить разгорячённую голову.
После того как за его невестой Аполлонидой задёрнулся полог её переносного домика, Агасикл незаметно приблизился к стоявшей под навесом позади Агафоклеи и Тирсении Бионе и, слегка коснувшись ладонью её круглой попки, шепнут в украшенное золотым полумесяцем ушко просьбу зайти к нему, когда все разойдутся. Не поворачивая головы с едва обозначившейся на губах улыбкой, девушка чуть заметно кивнула, и он тотчас отошёл в сторону, не отрывая глаз от спины разговаривавшего в центре двора с Артемидором и Дамасиклом отца.
Тем временем подобранные по росту мускулистые рабы-носильщики плавно оторвали ножки носилок от покрывавших гераклидов двор каменных плит и понесли их на руках за факелоносцами к выходу. Следом двинулись сопровождавшие хозяек рабыни-служанки, старики с посохами и провожавшие их на улицу Гераклид, Агасикл и Минний. Пожелав под охраняющими вход колоннами друг другу приятных снов, гости разошлись в разные стороны по прилеглым улицам, а хозяева вернулись в дом.
Не успели рабы поднять на плечи тяжёлые носилки Горгиппы и Невмения и сделать несколько шагов, как из-за пологов послышались звучные лобзания и тонкие женские взвизги, сопровождаемые пьяными смешками и просьбами немного обождать.
Некоторое время Дамасикл, его сын Афиней и скрытая в несомых за ними роскошных носилках Аполлонида следовали, чуть поотстав, за носилками Невмения, поневоле слушая с тайной завистью доносившуюся оттуда бесстыдную, нетерпеливую любовную возню. На втором перекрёстке они свернули вслед за своим юным факелоносцем в боковую улицу и вскоре оказались у знакомой зелёной калитки своего дома, тотчас открытой старым привратником на негромкий оклик хозяина. После того как Аполлонида, выйдя из носилок, упорхнула со своей служанкой в дом, Афиней вымахавший на добрую голову выше родителя, но не успевший ещё обрасти, как он, солидным жирком, глядя на красные отцовские скифики, сказал, что ему не хочется спать, и попросил дозволения пойти поразвлечься.
- Что, сын, молодая кровь ударила в фаллос? - раздвинул масленые губы в понимающей улыбке Дамасикл. - Ну иди, гуляй, пока не женат! Хе-хе-хе!.. Да Мегиса с собой возьми!
- Да ладно, отец! Я и сам себе посвечу! - ответил радостным голосом Афиней.
Забрав у стоявшего рядом со стариком-привратником возле распахнутой калитки щуплого подростка, наверняка мечтавшего поскорее добраться до своего растоптанного тюфяка, трепещущий на ветру факел, он быстро зашагал в сторону портового города, где располагалось большинство херсонесских диктерионов и харчевен, с доступными в любое время дня и ночи красотками на любой вкус и кошелёк.
Завернув за угол, Афиней замедлил шаг и на следующем перекрёстке свернул к Парфенону. Потушив факел в наполненном дождевой водой сточном жёлобе, тянувшемся по краю улицы, он спрятал прикрытую пилосом голову в глубоком капюшоне своего грубошерстного плаща и, касаясь время от времени вытянутой вправо рукой шершавых стен, какое-то время кружил по погружённым во тьму улицам, поминутно оглядываясь и прислушиваясь со страхом, не идёт ли кто за ним. Удостоверившись наконец, что он совершенно один, он остановился около одной из утопленных глубоко в толстой стене калиток, выждал с тревожно бьющимся сердцем на всякий случай ещё с полминуты и тихо постучал условным стуком: два протяжных удара и за ними - три подряд быстрых.
Через 10-15 долгих секунд Афиней услышал за толстой дверью глухой стук засова, и калитка бесшумно приоткрылась, осветив его закутанную в тёмно-коричневый плащ фигуру жёлтым светом глиняной лампы в руке низкорослого, широкоплечего привратника. Не говоря ни слова, молодой человек бочком проскользнул мимо дверного стража в узкий входной коридор.
- Старый хозяин дома? - тихо спросил он, сунув свой потушенный факел в стоявший в углу глиняный сосуд, из широкого надбитого горлышка которого торчал десяток просмоленных факелов.
- Дома, - прогудел, как из бочки, скиф, не выказавший ни малейшего беспокойства ночным вторжением незнакомца.
- Сообщи ему, что прилетела ночная кукушка с важными вестями, - попросил Афиней, укрывая лицо от света лампы в тени капюшона.
Зайдя в свою расположенную в паре шагов от входной двери каморку, привратник толкнул ногой спавшего в углу на набитом камкой тюфяке мальчишку лет десяти и послал его в дом. Минут через пять мальчик вернулся и, освещая путь маленькой глиняной плошкой, проводил ночного гостя длинными запутанными переходами погружённого в тишину дома в рабочую комнату хозяина.
Шагнув за резную вишнёвую дверь, тотчас бесшумно прикрытую за ним оставшимся снаружи заспанным провожатым, Афиней очутился в небольшой комнате, освещённой тусклым огоньком, трепетавшим в средней пасти мастерски вылепленного из красной глины трехголового адского пса Кербера, с загнутым в удобную круглую ручку хвостом, оканчивающимся, как и положено, угрожающе выпустившей длинные кривые зубы и раздвоенное жало треугольной змеиной головой. Пол кабинета покрывал мягкий ворсистый ковёр тёмных тонов. В дальних от входной двери углах поблескивали бронзовой обивкой два массивных сундука; между ними под тёмным настенным ковром, увешанным драгоценным, сплошь покрытым золотом и самоцветами оружием, стояла на позолоченных львиных лапах покрытая рыжеватой львиной шкурой софа с высокой дуговидной спинкой и толстыми боковыми валиками, с позлащёнными львиными головами в передней части. Перед софой стоял продолговатый обеденный столик красного дерева. Около боковых стен стояли два высоких трапезофора с массивными квадратными столешницами - малахитовой, на которой изрыгал из пасти пламя терракотовый Кербер, и яшмовой. По бокам яшмового столика стояли на изящно выгнутых ножках два стула с краснобархатными сиденьями и высокими овальными спинками, около малахитового столика - два глубоких, мягких чернокожих кресла.
Хозяин кабинета, устало откинувшись на спинку и прикрыв ладонью глаза от горевшего поблизости светильника, казалось, по-стариковски дремал в дальнем от входа кресле.
- А-а, это ты, Афиней, - узнал он замершего у дверей гостя, как только тот откинул капюшон. - Надеюсь, ты не зря потревожил меня в столь поздний час... Проходи, садись.
Отняв жилистую стариковскую ладонь от виска, он указал на кресло по другую сторону малахитовой столешницы.
- Ну, так о чём там говорили на симпосионе у Гераклида? Рассказывай, - опять прикрыв узловатыми пальцами глаза, приказал старик, как только сын Дамасикла присел вполоборота на указанное ему место.
Афиней начал было рассказывать о войне скифов с Боспором, но Формион - а это был он - перебил его:
- Об этом я уже знаю. Ещё что?
Когда Афиней торопливо заговорил о планах Гераклида и его друзей насчёт предстоящей экклесии, Формион попросил рассказывать не торопясь, со всеми подробностями, не упустив ни одной детали, и выслушал его очень внимательно. Переспросив в конце, ничего ли он не забыл, Формион вынул из стоявшего по правую руку сундука и вручил склонившемуся в низком поклоне доносчику увесистый кожаный кисет с драхмами.