Чернильная темнота здесь казалась ещё гуще, чем в прихожей. Ни храпа, ни даже дыхания Минния, сколько ни вслушивалась, Агафоклея не услышала. Ей даже подумалось, что комната пуста. Может, он сейчас там, у Агасикла, развлекается с Бионой?
Раз так, значит, он сам виноват, решила она, надумав вернуться к себе, но ноги, вопреки принятому решению, понесли её к стоявшей, как она помнила, наискосок у левой стены кровати - чтобы удостовериться, что она пуста. Ткнувшись коленкой в деревянный остов ложа, она опустила руку, и пальцы её коснулась прикрытой шерстяным покрывалом мужской ступни. Она тотчас отдёрнула руку, невольно ойкнув.
- Кто здесь? - услышала она знакомый, немного напуганный голос, и в тот же миг радость накатила волной к голове, напрочь прогнав все её страхи и сомнения.
- Минний, это я, Агафоклея, - прошелестел её чуть слышный шепоток.
- Агафоклея! - резко вскинувшись, Минний сел на ложе. - Ты зачем здесь?
- Минний, я люблю тебя. Не отдавай меня Каллиаду! - в голосе Агафоклеи зазвенели слёзы.
Не видя во тьме Агафоклею, но чувствуя рядом источаемый ею сладостный девичий аромат, Минний опустил ступни на пол, осторожно протянул руку и отыскал её узкую холодную ладонь.
- Но что же я могу сделать?
Словно подкошенная его наполненным горькой печалью голосом, Агафоклея рухнула рядом с ним на кровать, припала пылающим лицом к его плечу и, поборов девичий страх и стыд, глухо выдавила из себя:
- Сделай меня своей женой. Сейчас!.. А утром я скажу батюшке, что не могу быть женой Каллиада... Брошусь ему в ноги... Батюшка меня любит и простит. Он поймёт, как сильно я тебя люблю, и отдаст меня тебе. Ты ведь хочешь этого, правда?
Бережно обнимая доверчиво прижавшуюся к нему девушку за плечи и чувствуя, как распрямился между ногами его прикрытый паллием "конец", Минний молчал. Ему страсть как хотелось пойти на поводу у своего налившегося желанием фаллоса, и сделать так, как просила Агафоклея, - и будь, что будет! Может и выгорит... Сделаться зятем богача Гераклида было пределом мечтаний. Но он предвидел, что реакция Гераклида на содеянное будет совсем не такая, как простодушно надеется Агафоклея. В самом благоприятном для них случае, он вышвырнет его вместе с Агафоклеей из своего дома без всякого приданого... Рискнуть всем, чего он добился за три минувших месяца, сломать жизнь и себе, и ей, поставить под угрозу все свои великие замыслы, свободу и даже жизнь? (По херсонесским законам прелюбодей должен быть выдан отцу опозоренной девушки, и тот вправе поступить с ним по своему усмотрению: простить и женить на соблазнённой дочери, заставить уплатить назначенный им сколь угодно крупный штраф, сделать рабом или даже лишить жизни - последнее, правда, случалось крайне редко.) И всё - ради нескольких часов наслаждения девичьим телом? Нет! Агафоклея будет его, но не сейчас - позже.
- Агафоклея, мы не должны этого делать, - сказал он, как можно мягче. - Ты должна вернуться к себе.
- Но почему, почему?! - глаза и голос Агафоклеи наполнились слезами. - Я же знаю - ты же тоже хочешь этого!
Внезапно её рука скользнула Миннию под паллий и отыскала его торчащий между ногами фаллос.
- Ты же любишь меня, Минний, правда?
- Да... И клянусь - ты будешь моей... но не теперь.
- Но почему не теперь? Если ты не возьмёшь меня сейчас, через семь дней я стану женой Каллиада, а я не хочу этого, не хочу - он мне противен! - прижавшись лицом к груди Минния, Агафоклея горько, по-детски, разрыдалась.
- Ты боишься гнева моего отца? - спросила она сквозь затихающие всхлипы через минуту. - Неужели ты трус, Минний?!
- Нет, я не трус. Но я слишком уважаю твоего отца, - тихо ответил Минний, нежно поглаживая вздрагивающие плечи девушки. - Пойми, я не хочу, не могу отплатить за его гостеприимство чёрной неблагодарностью... Ты должна вернуться к себе.
В ответ Агафоклея ещё теснее прижалась мокрым лицом и грудью к его груди, поглаживая ладошкой, как учила Биона, его напряжённый мужской орган.
- Нет, Минний, нет!
- Агафоклея! Прошу тебя... оставь, - глухо молвил Минний, отнимая её руку от своего изнемогающего фаллоса.
- Хорошо... Давай пойдём завтра к отцу, скажем о нашей любви и будем на коленях умолять не противиться нашему счастью, - предложила она.
- Это нам не поможет, Агафоклея. Твой отец не изменит своему слову за считанные дни до свадьбы.
Горестно вздохнув, Агафоклея отстранилась от Минния и уже другим, полным глубокого разочарования и скорби голосом, произнесла:
- А боспорский царевич Левкон ради любви отказался от целого царства. Если бы ты меня любил так же сильно, как он, то украл бы меня и где-нибудь спрятал - лишь бы я не досталась другому. Во время Фесмофорий это будет нетрудно сделать. Но тебе, как видно, всё равно.
- Но куда же я тебя увезу, глупышка? - на губах Минния неожиданно появилась улыбка. - К таврам или скифам? Ведь сейчас зима... Да и я, увы, не царевич...
- Ладно, я пойду. - Агафоклея встала с ложа, по-видимому, окончательно смирившись со своей участью.
- Я провожу тебя к выходу, - сказал Минний, вставая и беря Агафоклею за руку.
Двинувшись осторожно вперёд, он провёл девушку мимо старательно высвистывавшего носом Лага в общую с Агасиклом прихожую. Услышав за агасикловой дверью характерные звуки бурной постельной битвы, Минний поспешил отворить входную дверь, около которой тут как тут оказался пребывавший на страже Одноухий. Убедившись, что кроме пса, во дворе никого нет, Минний поднёс к губам руку Агафоклеи и припал к ней нежным прощальным поцелуем.
- Ну, иди... и будь умничкой...
Едва она ступила за порог, Минний поспешно затворил дверь, оставив несчастную девушку наедине со старым одноухим псом и беспросветным горем.
2
Остаток осени в потемневшей, помертвевшей степи над Хараком выдался слякотным и унылым, словно само Небо оплакивало вместе с напитами не вернувшихся из боспорского похода мужей, отцов, братьев, сыновей... Случалось, утром на час-другой хмурые тучи расступятся, из клочковатых разрывов на скучную, волглую землю блеснёт неяркое, холодное солнце, а там опять то с близких Таврских гор, то с полуночных степей, то с закатного моря наползут гонимые злыми ветрами мрачные тучи и вновь зарядят бесконечные холодные дожди, навевая на сердце беспросветную тоску...
После гибели Савмака над домом вождя Скилака будто солнце закатилось, будто душу из него вынули...
Когда вождь въехал, мрачнее тучи, со слугами на родное подворье и, глядя в гриву коня, сообщил встречавшим его в центре двора матушке Госе, жёнам - Матасие и Зорсине, дочерям - Мирсине и Госе, и сыну Каниту, что нет больше Савмака, 10-летняя Госа разревелась в голос совсем по-детски на груди у обхватившей её за затрясшиеся в рыданиях плечи Мирсины, не заметившей, как у неё самой по помертвевшему лицу побежали полноводные ручейки. Матасия поспешила заключить в крепкие объятия побелевшую как снег Зорсину, и обе залились беззвучными слезами. Нянька Синта и пол десятка служанок, вышедших встречать своих вернувшихся с вождём из похода мужей и сыновей, удостоверившись, что их родные все вернулись, запричитали, заголосили, завыли непритворно по любимцу семьи. У одной только старой Госы, не меньше остальных ошарашенной страшной вестью, выцветшие глаза остались сухими.
- А ну, бабы, цытьте! - прикрикнула она сурово. - Хватит выть! Радоваться надо: наш Савмак не осрамил свой род трусостью в бою и сейчас пирует вместе с Арием в золотом шатре Папая.