Обливавшиеся горючими слезами служанки притихли. Канит, стоявший как пришибленный между сёстрами и матерями за спиною старой Госы, зашмыгал носом, тщётно стараясь удержать покатившиеся из намокших глаз слёзы. Только младшая Госа после окрика бабки разревелась ещё пуще, ещё безутешнее. Прижимавшая её к себе и гладившая по белёсым волосам Мирсина, чувствуя на намокших губах горечь слёз, всё никак не могла поверить, что никогда больше не увидит Савмака.
Сойдя с коня, тотчас уведенного Тиреем под навес конюшни, Скилак поклонился в пояс матери.
- Прости, матушка, что не сберёг тебе внука.
- Не вини себя, вождь, - молвила в ответ твёрдая, как кремень, старуха, целуя холодными губами сына в лоб и обе щёки. - Знать, так у него на роду было написано. Верю, что погиб наш Савмак со славой.
- Твоя правда, матушка. После расскажу.
Оставив мать, Скилак подошёл к дочерям и, раскинув руки, притянул обоих к себе. Прижавшись мокрым лицом к отцовской груди, малая Госа наконец перестала реветь и лишь часто и громко всхлипывала, помалу успокаиваясь. Крепко обнимая правой рукой за плечи старшую дочь, Скилак наклонил к ней голову и поцеловал в гладкий, белый, как слоновая кость, лоб под отороченной тёмно-коричневым куньим хвостом круглой краснобархатной шапочкой.
- Мужайся, дочка, - глухим, угрюмым голосом молвил он. - Тебе я привёз не одно, а два горя... Твой жених, сын Госона Фарзой, погиб вместе с Савмаком...
Почувствовав, как отяжелевшая вдруг Мирсина стала медленно сползать по нему на землю, вождь, отпустив притихшую Госу, едва успел подхватить не выдержавшую нового удара старшую дочь. Зорсина, Матасия и Синта кинулись к нему на помощь. Приобняв младшую сестрёнку за плечи, Канит увёл её в сторонку и сел с ней в обнимку на усыпанную мокрыми бурыми листьями скамью под дубом, глядя затуманенным взглядом, как отец уносит в дом Мирсину со свесившимися, будто у мёртвой, к земле руками и головой. Вынянчившая Савмака и Мирсину Синта, любившая их пуще собственных детей, подобрав с земли упавшую шапку Мирсины, тихонько всхлипывая и утирая тыльной стороной широкой пухлой ладони слёзы, заковыляла туда же вслед за Зорсиной, Матасией и старой Госой.
Час спустя, съев без желания и не чувствуя вкуса приготовленный Матасией обед (Зорсина с Синтой не отходили от Мирсины), вождь поведал заполнившим трапезную домашним, включая слуг, служанок и отпоенную холодной водой и кое-как приведенную в чувство Мирсину, о геройском поведении и гибели Савмака и Фарзоя при штурме Феодосии. Когда он, опасливо поглядывая на белую и неподвижную, как греческая мраморная статуя, Мирсину, упомянул, что тело Фарзоя, брошенное греками вместе с остальными погибшими в городе скифами в море и прибитое волнами к берегу, оказалось без головы, Канит, вскинув на отца серо-голубые глаза, спросил с надеждой:
- Так, может, то не Фарзой был?
- Фарзой, - уныло ответил Скилак. - Родные узнали его по татуировкам и родимому пятну на животе... А нашего Савмака море нам так и не отдало...
Узнав, что после боя на улицах греческого города Савмака никто не видел ни живым, ни мёртвым, Синта вдруг громко охнула и схватилась за сердце. Отпив поданной одной из женщин холодной воды, она обвела прояснившимся взором лица вождя, его жён и детей, молча с тревогой воззрившихся на неё с другой стороны покрывавшего глинобитный пол трапезной комнаты зелёного безворсого ковра, заставленного почти нетронутыми блюдами, и с убеждённостью объявила:
- Наш Савмак жив! Сердце мне только что подало от него весть: он в плену у греков.
- Несёшь, сама не знаешь что, старая, - бросил в её сторону, впрочем, без суровости в голосе, Скилак. - Октамасад искал его в городе и не нашёл.
- Значит, плохо искал, - возразила нянька. - Вот мне бы туда поехать, уж я бы его и под землёй нашла, сокола нашего!
- У тебя, Синта, в голове помутилось с горя, - объявил печально Скилак, - пойди, приляг... И за что на наши головы столько напастей: сперва Евнона померла, потом Савмак...
- Попомните моё слово: мы ещё увидим нашего Савмака, - упрямо стояла на своём Синта. - Такого сокола никакая клетка не удержит - он отовсюду найдёт путь на волю!
Выслушав старшего сына, старая Госа после ужина отправилась к младшему и расспросила подробно, как он искал у греков Савмака. Беспокойно виляя под твёрдым, как сталь акинака, взглядом матери, Октамасад заверил, что объехал в Феодосии чуть ли не каждую улицу, выспрашивая всех и каждого, есть ли в городе пленные скифы; спрашивал о том и тамошних правителей. Да если б у них был знатный пленник, неужто греки упустили бы возможность нажиться на выкупе?!
Вернувшись в дом вождя, старая Госа тихонько легла в своей комнатке по соседству со спаленкой внучек. Долго лежала без сна, вытянувшись костлявой спиной на жёсткой войлочной подстилке. Глядя в невидимый потолок, думала о лишившейся любимого жениха Мирсине (ну, да это ничего: найдётся другой не хуже - такой красе в девках недолго горевать!), о Савмаке. Увидела, как его ясные голубые глаза, белую кожу, мясо с костей в холодной тёмной глубине на дне морском обгладывают прожорливые рыбы. И её давно высохшие, как старый заброшенный колодец, старушечьи глаза вдруг наполнились горько-солёной влагой, и по иссеченным тонкой паутиной морщин вискам скатились за прикрытые жиденькими седыми космами уши две одинокие слезы...
Синта, делившая спальню с дочерьми вождя (она спала на нескольких овчинах, разостланных на полу между дверью и широким одёжным ларем, на котором спала младшая Госа), поднявшись утром с петухами, нашла Мирсину в жару: от пережитого минувшим днём потрясения у неё началась горячка. Перепугавшись, Синта тотчас кликнула Зорсину. Малую Госу немедля отправили в каморку к бабке, а у постели больной принялись хлопотать, не оставляя её без догляда ни на минуту, Зорсина и Синта, благо, что обе имели богатый опыт борьбы со зловредными духами болезней за детские жизни. Тем не менее, вождь немедля послал за жившим в дальнем конце Таваны жрецом-шаманом и его женой, почитавшейся лучшей среди напитов знахаркой-целительницей.
Жрец Асанданак, человек ещё не старый и достаточно крепкий, только вчера вернувшийся с вождём из похода на Боспор, явившись, тотчас наполнил комнату больной звоном своих медных бубенцов, костяных погремушек и грохотом бубна, загундосил страшным утробным рыком заклинания, призванные напугать и обратить в позорное бегство злых духов, завладевших телом любимой дочери вождя. Свершив всё, что было в его силах, через полчаса он уступил поле битвы жене своей Герзии, успевшей к этому времени приготовить на поварне вместе с Зорсиной свой колдовской отвар из целебных трав и кореньев, запаха которых враждебные человеку духи боятся не меньше, чем грома бубенцов и утробных заклинаний шамана. Тем не менее, поначалу их усилия мало помогли: зловредные демоны оказались не из пугливых - больной становилось всё хуже.
Отчаявшаяся Зорсина в эти часы, когда её любимица медленно угасала на глазах, сжигаемая внутренним жаром, бессильно уткнувшись опавшим от переживаний лицом в плечо мужа, призналась, что думает, что это Савмак, с которым она была неразлучна с детства, зовёт сестру к себе.
По просьбе вождя Асанданак, в присутствии всех домочадцев и явившейся, прознав о новой беде (красавица Мирсина была всеобщей любимицей), многочисленной родни, раскинул во дворе свои гадальные прутья, чтобы узнать, выживет его дочь, или умрёт. Первый его бросок вышел неудачным - брошенные вслепую ивовые прутья упали мимо начертанного в центре двора костяным ножом магического круга. Прошептав молитву владычице Табити, жрец повторил бросок: на сей раз большинство прутьев попали в цель. Видимо, боги ещё не определились с судьбой Мирсины, либо были отвлечены в этот час другими делами, пояснил жрец. Пришлось начинать гадание заново. Лишь после пятой попытки боги наконец соизволили открыть неугомонному просителю свою волю: ко всеобщему облегчению, оба раза большинство прутьев оказалось внутри круга. Смахнув со лба рукавом сшитого из чёрных козьих шкур мехом наружу длиннополого кафтана испарину, Асанданак объявил, что хоть опасность велика и чёрные демоны сильны, но с помощью богов дочь вождя их одолеет и останется жить. Скилак торжественно пообещал, если это случится, подарить милосердным богам стадо из десяти ягнят, десяти козочек и десяти тёлок (за выздоровление детей и незамужних девушек скифы традиционно отдаривали богов молодняком животных соответствующего пола).