Утром Мелиада вручила мешочек с монетами Геле, велев незаметно от Лесподия передать его Никию для Делиада.
Спрятав кошель под хитоном, Гела побежала на Малый двор, появившись там как раз, когда Никий направлялся бок о бок с колченогим столичным декеархом вслед за Пакором, Хрисалиском и Лесподием через пропилон к выходу. Прокравшись следом, Гела убедилась, что отдать кошель Никию незаметно от наблюдавшего под колоннадой за отъездом Лесподия никак не получится. Боясь, как бы хозяин не отобрал деньги, рабыня закусила губу, задумавшись, как тут быть. Услышав, как Пакор отправляет Ламаха садиться к рабам во вторую кибитку, стоявшую напротив входа в конюшню, она решила отдать кошель хозяйки колченогому декеарху - пусть даже тот прикарманит часть монет, ничего другого ей не оставалось, а кроме того, ей хотелось в последний раз взглянуть на Сайваха.
Дабы не попасть на глаза Хрисалиску, Лесподию и Пакору, Гела вернулась во двор и прошла на конюшню через комнатку Аорса. Брезгливо наморщив носик из-за витавших здесь крепких лошадиных запахов, она остановилась позади двух укрывшихся от дождя в створе широких ворот конюшни конюхов-сарматов, как раз когда прикульгавший к передку второй кибитки Ламах просил Аорса послать кого-нибудь за его копьём, щитом и вещевым мешком. Бросив из под натянутого на лоб кожаного башлыка хмурый взгляд на юного скифа, ласково оглаживавшего доверчиво тянувшиеся к нему морды передней пары, Аорс велел одному из торчавших в воротах конюшни конюхов сбегать за вещами декеарха. Проследив, как Ламах, сунув костыль под облучок и ступив здоровой ногой на дышло, осторожно забрался на высокий передок, Аорс опять повернулся к Савмаку.
- Чего стоишь? Иди, садись на облучок, бери вожжи. Ну!
Вздрогнув от неожиданности, Савмак обошёл упряжку с левой стороны, подождал пока раненый воин укрылся за пологом из серой конской шкуры, потеснив сидевших на соломе среди бочонков и амфор четырёх рабов вглубь кибитки (ещё одного Аорс минутой ранее отправил на облучок передней кибитки), влез на передок и, отвязав закрученные вокруг скамьи длинные вожжи, скукожился под сеявшим с беспросветного неба холодным доджём.
Выслушав от подошедшего Пакора наказ старого хозяина выдать возницам тёплые кафтаны и шапки, Аорс послал второго конюха в свою комнату за одёжей.
Подождав пока возницы надели брошенные им конюхом добротные, скифского покроя, кожаные кафтаны и башлыки (Хрисалиск заботился, чтобы его рабы не выглядели, как оборванцы: одежда раба - свидетельство богатства его хозяина; а тем паче Хрисалиск не хотел, чтобы отправленные им в подарок царевичу Левкону рабы захворали по дороге), Никий скомандовал: "По коням!" и сам запрыгнул на подведенного ординарцем к ступеням широкогрудого каурого мерина фракийской породы. И сам Никий, и его воины, отправляясь в дальнюю дорогу, не постыдились надеть под короткие полы обшитых металлом полнорукавных хитонов грубошерстные варварские штаны: здесь не ласковая Эллада - в суровые зимние холода с голыми ногами далеко не уедешь!
Обменявшись прощальным "Хайре!" с Хрисалиском и Лесподием, Никий во главе переднего десятка тронул шагом к выезду на центральную улицу.
Отодвинув примыкающий к правому борту край полога, Ламах стал беспокойно поглядывать на ворота конюшни, недоумевая, почему так долго нет раба с его вещами. Вместо раба из конюшни выскочила под дождь смазливая, как все в этом доме, светловолосая рабыня. Воспользовавшись тем, что Аорс с Пакором ушли к передней кибитке, она подбежала к передку и, метнув быстрый взгляд на обратившего к ней удивлённое лицо юного возницу, торопливо достала из-за пазухи тугой кошель. Одарив вперившего в неё недоуменный взгляд сурового воина заискивающей улыбкой, рабыня спросила, можно ли с ним передать подарок для господина Делиада от его матушки.
Заметив за её спиной выбежавшего через центральный вход конюха со щитом в одной руке, копьём и дорожным кожаным мешком - в другой, Ламах, расцепив угрюмо стиснутые губы, протянул руку:
- Давай, передам.
Вложив кошель с деньгами в широкую бугристую ладонь царского воина, Гела отступила за переднее колесо и стала с тоской глядеть из-за серой кожаной боковины на своего голубоглазого скифа, а тот, сразу забыв про неё, впился жадными глазами в копьё и украшенный золотым трезубцем продолговатый красный щит в руках подбежавшего конюха-сармата. Копьё грек и сармат сунули под правую стенку - его увенчанный листовидным стальным наконечником конец, не поместившийся внутри кибитки, на пару локтей выступал за передок, нависая над круглым гнедым крупом правой кобылы. Опершись спиной на прислонённый к правому борту щит и мешок, воин удобно устроился на соломенной подстилке прямо за передним пологом, вытянув ноги к противоположной стенке. Снятую с головы тяжёлую каску он кинул на солому слева от себя, а пояс с пристёгнутым мечом в потёртых краснокожаных ножнах положил у правого бедра. Савмаку достаточно было выбросить назад правую руку, чтобы меч оказался в его руках.
В этот момент передняя кибитка тронулась за всадниками.
- Эй, скиф, не спать! Трогай! - гаркнул на замешкавшегося Савмака от ступеней главного входа Аорс.
Повернувшись вперёд, Савмак дёрнул вожжами, тронув с места коней.
- Прощай, Сайвах! - воскликнула вполголоса Гела, отступив к воротной створке.
Обратив к ней лицо, Савмак наконец удостоил её взгляда.
- Куда мы едем? - крикнул он.
Гела не ответила. Стоя с мокрым лицом под моросящим с серого беспросветного неба дождём, она провожала затуманившимися глазами кибитку, пока та не завернула напротив колоннады за угол. Затем, вздохнув и вобрав голову в плечи, быстро побежала мимо проводивших её липкими взглядами конюхов через конюшню в дом.
- Ну, чего застыли? - вызверился на подручных подошедший Аорс. - Коня номарху! Живо!
Десять всадников, вооружённых длинными мечами и спрятанными от дождя под овальными щитами и плащами луками, поехали во главе с Никием впереди, ещё десять, пропустив кибитки, пристроились сзади, остальные двадцать остались ждать, когда замешкавшиеся конюхи бегом подведут коня стоявшему с тестем и Пакором под колоннадой номарху.
Держась в нескольких шагах за передней кибиткой, Савмак помимо воли косился на торчавшее над крупом правой кобылы красное древко. Ни на миг не забывая о лежащем за пологом мече, он задавался вопросом, далеко ли они едут. А вдруг за город?
Проехав неторопливой рысцой через весь город (широкая центральная улица и даже агора были в это дождливое утро непривычно малолюдны), отряд, к затаённой радости Савмака, выехал через западные ворота и, после небольшой остановки, понадобившейся Никию, чтобы кинуть к подножию гермы пару серебряных монет и попросить у Гермеса благополучного пути, поскакал вдоль ворчливого пепельно-серого моря на север.
Скользя взволнованным взглядом по проплывавшим по сторонам высоким заборам и проглядывающим за ними среди голых деревьев красным крышам греческих усадеб, Савмак вспомнил, как ехал с братьями позади дяди и отца по этой самой дороге в обратном направлении. Сколько времени с тех пор прошло - полмесяца? месяц? - Савмак не знал. И вот то, о чём он непрестанно думал и мечтал с той самой минуты, как очнулся от смертного сна в греческом плену, вдруг случилось, когда он меньше всего этого ожидал, и без всяких его усилий: пленивший его греческий город выпустил его из своих каменных жерновов!
"Куда мы едем? - в который раз спрашивал он себя, разглядывая медленно надвигавшуюся слева впереди гору, с обращёнными к заливу и городу крутыми склонами и плоской как стол вершиной, с которой вытянула к низким облакам серую гусиную шею греческая дозорная башня. - В принадлежащую старику усадьбу? Или мы везём вино, продукты и девок охраняющим внешнюю стену воинам?.. Вряд ли охранять на обратном пути пустые кибитки поедут два десятка воинов, наверно, пошлют с нами двух или трёх... А вдруг мы поедем дальше?"
Доехав рысью до загородной стены, отряд не свернул в гостеприимно распахнутые справа ворота воинского лагеря, а остановился перед закрытыми наружными воротами. Пока стражи вынимали из проушин толстый запорный брус и открывали окрашенные в свежий кроваво-красный цвет воротные створки, Никий попрощался с провожавшим его от городских ворот отцом и возглавлявшим охрану Северной стены косметом эфебов Мосхионом, призывавшими его не терять бдительности в пути в нынешние опасные времена и непременно засветло доскакать до Длинной стены (единственный сын Мосхиона, 18-летний Гелий, ходил у Никия в ординарцах). Заверив отца, что всё будет хорошо, Никий толкнул толстокожими каблуками тёмно-зелёных скификов нетерпеливо перебиравшего удила коня, погнав его рысцой через воротный створ к мосту.