- Осталась его Зобена в восемнадцать годков вдовой с полугодовалым младенем на руках... Эх, ну да что я жалоблюсь, - махнул рукой старый чабан, глядя в полные искреннего сочувствия и жалости глаза Канита, - у тебя самого-то там брат погиб!
В этот момент в шатёр неожиданно вернулась с застывшей на лице маской неизбывного материнского горя Маста, принеся в качестве ответного дара молодым охотникам козий бурдюк с хмельным бузатом.
- Мёртвого тела нашего Савмака никто не видел, - бросив сочувственный взгляд в её сторону, сказал Канит. - Синта, наша нянька, говорит - сердце ей вещует, что Савмак наш жив, томится в плену у греков. Как настанет весна, буду просить отца, чтоб отпустил меня с неапольскими купцами на Боспор - хочу поискать брата... Может, и ваш Ирган попал в плен? Убитым его кто-нибудь видел?
- Э-хе-хе! У нас-то никакой надежды нет, - вздохнул, малость подуспокоившись, Хомезд и потянул себя за скомканную в кулаке бороду, словно пытаясь с горя её оторвать. - Друг его Изиак, сын вашего чабана Батака, вернувшись, поведал, что сам закрыл нашему соколу ясны очи, сам опустил его в могилу, накрыл холодной землёй... - отвернувшись, старик опять смахнул украдкой слезу. - Сгиб наш Ирган, расшибся насмерть, свалившись с самого верха греческой стены... Самому-то Изиаку, лезшему по его словам следом, повезло - отделался при падении лишь ушибами... Эх, ну да нам грех на богов сетовать - у нас со старухой вон младшие внуки подрастают, так что не пропадём!
Маста тем часом обошла с бурдюком по кругу пышущий жаром очаг, наполнив с готовностью подставленные чаши юных охотников и свёкра перебродившим кобыльим молоком.
- А что же теперь будет с женой... вдовой Иргана? - поинтересовался Сакдарис, тоже оказывается заприметивший красивую молодку.
- А чему с ней быть? - сделав добрый глоток, ответил старик. - Назад к отцу с матерью не отошлём. Тем паче сын у неё от Иргана - ещё один Орхам. - На окрашенных белой пенкой губах старика появилась улыбка. - Баба она добрая, от работы не бегает. Погорюет годок за Ирганом, а к тому часу и внук мой Хомезд в самую жениховскую пору войдёт: кому ж, как не молодшему брату взять на себя жену и дитя старшего? Да и на выкуп за невесту тратиться не надо, хе-хе!
Напившись вволю хмельного бузата, молодые охотники гуськом полезли из шатра. Убедившись, что сыпавшая с чёрного ночного неба снежная заверюха и не думает униматься, они проведали присыпанных снегом коней, облегчились и, поёживаясь, поспешили обратно в тёплое нутро пастушьего шатра, решив, что ничего не остаётся, как только заночевать здесь, надеясь, что к утру снежная буря наконец выдохнется и утихнет.
Старый Хомезд, закутавшись потеплее, отправился с невесткой в кошару на смену сыну и старшему внуку, оставив свой со старухой шатёр в распоряжении знатных гостей, их слуг и собак.
Улёгшись впритык друг к другу вокруг тёплых камней очага, полтора десятка парней завернулись в свои толстые кудлатые бурки и вскоре один за другим сладко захрапели под протяжные стоны и завывания бесновавшейся в нескольких шагах за неприступной шатровой стенкой вьюги. Один только Канит всё никак не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок и ожесточённо шкрябая ломаными ногтями кусаемое дождавшимися своего часа блохами тело. Мысли его при этом назойливо и неотвязно вертелись вокруг молодой вдовы Иргана, лежавшей сейчас, возможно, вот так же без сна в соседнем шатре, в каких-то семи-восьми шагах от него. Вспоминая её красивое лицо, завлекательную улыбку (не похоже, что она так уж сильно убивается по мужу!) и восхитительную тёмную мушку на бело-розовой выпуклости груди, он с завистью подумал, что младший Хомезд, наверное, сейчас вовсю скачет на ней, не дожидаясь, пока истечёт назначенный дедом год жалобы. Или, может, отец его утешает по ночам овдовевшую невестку? Разве ж это справедливо, что такая красавица будет всю жизнь прозябать в бедном шатре простого чабана?
Оглаживая свой кожаный "рог", налившийся от этих мыслей острым желанием углубиться в аппетитное тело обольстительной пастушки, сын вождя стал строить планы, как бы это устроить. Проворочавшись полночи, он наконец уснул, так ничего путного и не надумав. О напрасно ждавшей его в эти часы в своей уютной тёплой спаленке Акасте он не вспомнил ни разу.
8
Следующий за выборной экклесией день традиционно был в Херсонесе нерабочим.
С раннего утра новоизбранные иерархи, демиурги и эйсимнеты, их родные и друзья - все в праздничных одеждах - собрались на центральном теменосе. Под предводительством нового жреца-басилея Полидокса на площадке между храмами Девы, Херсонаса и Зевса Сотера состоялось торжественное моление богов-покровителей полиса, чтобы наступивший год был для Херсонеса и всех его граждан успешен и благополучен, а новоизбранные правители вели порученные им народом дела честно, разумно и дружно, способствуя процветанию вверенного им полиса. Как и полагается, слова молитвы были подкреплены обильно пролитой на алтарях Девы, Херсонаса, Зевса, Геракла, Диониса, Аполлона, Гермеса, Афродиты, Асклепия и Гигиэи жертвенной кровью, а постаменты божественных статуй, полы и стены храмов покрылись дорогими подношениями от вчерашних победителей.
Затем, по образованному эйсимнетами и демиургами живому коридору, из храма Царицы-Девы выступило торжественное шествие. Гордо вскинув увенчанную расшитой золотыми узорами и крупными жемчужинами налобной повязкой-диадемой голову, впереди шла главная жрица (традиционно эту почётную должность исполняла супруга жреца-басилея). На плечи её, поверх окантованной золотыми пальметтами белоснежной столы, была наброшена редкостная в этих краях жёлто-чёрная леопардовая шкура, с завязанными на груди узлом передними лапами. Вслед за старшей жрицей из распахнутых дверей храма вышли попарно три десятка молодых жриц в длинных белых столах и накинутых на плечи пятнистых красно-белых шкурах косуль - любимых животных Девы, с длинными распущенными волосами, перехваченными вокруг головы золотыми лентами. Две передние девушки - самые стройные и миловидные - несли у бёдер сплетённую из тонких золотых прутьев двуручную корзинку, в которой была помещена величайшая драгоценность Херсонеса - божественный састер; это был единственный день в году, когда главная святыня полиса ненадолго покидала своё надёжное убежище в подвале выстроенного для неё в центре города храма, дабы граждане могли убедиться воочию, что святыня на месте, цела и невредима, и значит, стены города находятся, как и прежде, под её надёжной защитой.
Састер представлял собой изваяние из красноватого зернистого камня, высотой чуть более локтя, отдалённо напоминающее женскую фигуру без рук, с широкими бёдрами, выпуклым животом и острыми холмиками грудей. Над золотой корзиной возвышалась только круглая голова с волнистой резьбой волос и "кошачье" лицо идола, с широко расставленными круглыми впадинами глаз и кровожадно улыбающимся широким серповидным ртом. Грубые, почти бесформенные черты фигуры и скорее звериного, чем человеческого, лица таврской богини говорили если не о нерукотворном "небесном" происхождении, то о глубокой древности пропитанного кровью множества жертв каменного идола.
Пройдя между толпившимися по сторонам правителями полиса, с жадностью всматривавшимися в састер, словно он был из чистого золота, жрицы вынесли его через пропилеи на агору, где их дожидалась около входа блещущая роскошной отделкой колесница (та самая, на которой в день свадьбы провёз по городу Агафоклею Каллиад). Почётная стража из трёх десятков молодых людей из знатных семей, радующая глаз зеркальным блеском доспехов и богатой отделкой щитов, мечей и копий, оберегала колесницу от напора заполнившей агору праздничной толпы; сегодня тут было полно любопытных женщин, подростков, а также живущих в городе и в долине Ктенунта тавров, пришедших хоть одним глазком взглянуть на свою похищенную богиню. Сам басилей Полидокс, стоя за выгнутой широкой дугой передней стенкой колесницы, держал в руках обшитые серебряными бляшками ременные вожжи впряженной в неё пары гладких снежно-белых кобылиц.
Знатные девы, которым доверено было нести састер, взошли на открытую сзади колесницу и установили корзину с идолом на круглую резную капитель гладкоствольной малахитовой колонны, возвышавшейся им по пояс в центре колесницы. Придерживая одной рукой драгоценную корзину, другой они ухватились за боковые стенки колесницы.