Открывая раз в день утром по очереди амбары, стража выпускала десятников. Одни с плетёными из лозы корзинами, другие с деревянными бадьями, они направлялись в сопровождении вооружённых надсмотрщиков в портовые харчевни за оплаченной судовладельцами дешёвой бедняцкой едой: ячменными лепёшками, луковицами, репой (ни мяса, ни рыбы, ни жидкой пищи судовые рабы за эти долгие месяцы простоя на берегу не видели) и набираемой задаром из сливных дворовых цистерн дождевой водой. Пока ждали еду, рабы по указке сотников выносили и опорожняли с ближайшего причала в море деревянные бадьи с испражнениями.
Подойдя к ближайшему открытому амбару, Минний сказал узнавшим и дружески приветствовавшим его стражам, что хочет выбрать себе пару рабов, и вошёл вместе с Лагом и двумя надсмотрщиками в амбар.
Вдоль уходящих в тёмную глубь амбара длинных боковых стен, с крошечными слуховыми оконцами под самым потолком, покрытый цемянкой пол был устлан густо пахнущей морем смесью бурых морских водорослей и серо-коричневого тростника, на которой, вытянув к проходу чёрные от налипшей грязи ступни (на обувь судовладельцы, понятное дело, поскупились - только сотники, пятидесятники и десятники щеголяли в дырявых башмаках и рваных скификах), сидели и лежали вповалку сотни тощих, обросших длинными свалявшимися космами рабов. Ошейников на них не было - судовладельцы считали эту трату излишней; правда, у некоторых на лбу или щеке багровела выжженная калёной сталью буква "Б" - беглый. Кутаясь в рваные дерюги, выданные им при сходе на берег (хозяева вынуждены были потратиться на кое-какую одежду для них, иначе после суровой здешней зимы корабли остались бы без самодвижущей рабской силы, а на одном ветре, дующем, куда ему вздумается, далеко не уплывёшь!), одни с торопливой жадностью пихали в рот полученную от десятника скудную пайку, другие наоборот - откусывали по чуть-чуть, стараясь продлить удовольствие как можно дольше. Встретясь с направленным на них угрюмым изучающим взглядом вошедшего в барак под охраной надсмотрщиков богатого грека, иные равнодушно или пугливо отворачивались, но многие глядели на него с надеждой и покорностью много раз битой собаки, продолжая, вопреки всему, в глубине души верить, что вдруг как раз сегодня, сейчас, милостью богов им повезёт попасть от злого хозяина к доброму. Как же хорошо Миннию это было знакомо!
"Кого же выбрать? Кого из них осчастливить?" - спрашивал он себя, ощупывая взглядом исхудалые лица ближайших к входу рабов по обе стороны прохода. Минний вдруг представил, как стоящие сзади надсмотрщики с лязгом запирают за ним дверную створку, оставляя его здесь, среди рабов (а ведь ещё минувшей зимой - страшно вспомнить! - это было с ним на самом деле). Чувствуя, как побежал по встопорщившейся "гусиной кожей" спине мороз, он едва удержался от желания немедля выбежать наружу, настолько явственной была мысль, что всё, происходившее с ним в последние месяцы, было всего лишь счастливым сном, и вот сейчас он опять проснётся в тёмном, зловонном бараке среди сотен таких же бедолаг.
Так и не решившись пройти вглубь амбара, Минний спрашивал ближайших рабов из какого они племени (ясное дело, выбрать надо было из тех, чья родная земля была далеко отсюда и кто более-менее сносно овладел в плену эллинской речью), некоторым приказывал подойти, обнажить торс, показать зубы. Больше других ему приглянулись два молодых фракийца, братья-близнецы, успевшие к тому времени проглотить свою скудную пайку.
- Как ваши имена?
- Авлудзен.
- Авлузелм.
- Гм... Как давно вы в рабстве?
- Три года.
- Добавляй, "господин", тупая скотина! - вызверился на раба один из сопутствовавших Миннию надсмотрщиков. - Или тебя научить, как нужно разговаривать с эллином?!
- Все три года на вёслах? - продолжил допрос Минний, переждав грозный рык услужливого надсмотрщика.
- Да, господин.
Отвечал всё время один из братьев, видимо, считавший себя старшим. Другой, назвав своё имя, безучастно стоял рядом, тоскливо глядя через открытую створку ворот за спинами греков (братья были почти на голову выше Минния) на узкую полоску чёрной воды и проглядывающий сквозь снежную кисею на той стороне берег, похожий на расчерченный тонкими стенами клеров горбатый панцирь огромной морской черепахи. Может, он просто хуже брата усвоил чужой язык?
- Вы хорошо понимаете по-эллински?
- Да, господин.
- А ты? - обратился Минний к другому брату.
- Понимаю.
- Кем вы были у себя на родине?
- Пастухами... Пасли в горах овец, господин.
- Понятно... Знаешь, чьи они? - обратился Минний к надсмотрщику, учившему фракийцев вежливости.
- Знаю, господин! - бойко отвечал тот. - Это рабы с "Морского угря" навклера Сикиона.
- Ну, что ж, хорошо. Я забираю их. Ступайте оба за мной! - велел Минний близнецам и, развернувшись, направился к выходу.
Сутуло кутаясь в куцые дерюги, впервые за два месяца вышедшие на свежий воздух близнецы метили босыми ногами пушистый белый ковёр, покрывший к этому времени улицы и крыши домов. С вожделением поглядывая на добротную одежду и обувь шедшего между ними и хозяином раба (в том, что это именно раб, не оставлял сомнений его ошейник; впрочем, скорей всего, это был не простой раб, а доверенный домашний надсмотрщик), они пытались угадать, какую работу им предстоит делать для этого грека, и надеялись, что с кормёжкой там в любом случае будет получше, чем в амбаре. По крайней мере, большой удачей было уже то, что их не разлучили, а забрали из барака обоих: их счастье, что этому греку, на первый взгляд человеку не злому, понадобилось два раба.
Замыкал шествие в трёх шагах позади близнецов, с висевшим на левом плече круглым щитом и используемым вместо посоха коротким копьём, знакомый надсмотрщик с "Морского угря", следивший, чтоб фракийцы по дороге не выкинули какой-нибудь фокус (и чтоб пригнать их назад в барак, если Минний и Сикион вдруг не договорятся).
Но Сикион Старший, которого Минний не без труда разыскал в гимнасии (в отличие от почти безлюдной агоры, залы гимнасия, как и соседние термы, были полны укрывавшимся от снегового ненастья народом), едва взглянув на приведенных Миннием тощих, как вяленая тарань, рабов, с превеликой охотой воспользовался возможностью сбыть их с рук до весны за символическую плату. Пришедший с Миннием граммат тут же на галерее, с которой Сикион с друзьями наблюдал за игрой в "оленя" (две команды стоявших в противоположных концах залы "охотников" по очереди пытались попасть мячом в метавшегося между ними "оленя"), составил стандартный арендный договор: вплоть до весеннего праздника Анфестерий (традиционного начала навигации) навклер Сикион отдаёт двух своих рабов-фракийцев, близнецов Авлудзена и Авлузелма, двадцати лет, в полное владение номофилака Минния за четыре драхмы; в случае смерти, побега или увечья, которое сделает их непригодными к работе в качестве гребцов, Минний обязуется уплатить Сикиону по 15 драхм за каждого. Минний прибавил пункт, согласно которому он мог при желании за эту же сумму заполучить упомянутых рабов в полную бессрочную собственность. Один экземпляр скреплённого печатями продавца, покупателя и двух свидетелей договора остался у Сикиона, другой Минний передал Лагу.
"Обмыв", как полагается, с Сикионом и свидетелями взаимовыгодную сделку канфаром доброго вина, Минний отправился с Лагом и двумя новыми рабами в соседние термы. Спросив у встретившегося в коридоре банного раба, есть ли свободные ванны (их, разумеется, не было), Минний велел дать знать, как только одна из ванных комнат освободится.
Отсыпав в ладони Лага из скрытого в широком скифском кожаном поясе кармашка горсть монет, Минний послал его в торговые ряды купить для новых рабов добротные хитоны, штаны, башмаки (размер ступни у близнецов и Лага был примерно одинаков), шерстяные паллии с капюшонами и войлочные пилосы. Заведя голых близнецов в раздевалку (их грязные рубища унёс сикионов надсмотрщик), куда с наступлением зимних холодов перебрались с агоры брадобреи, он приказал брадобрею начисто сбрить все их кишащие паразитами волосы: с головы, лица, подмышек и паха, а сам тем временем, оставив под присмотром фракийцев свой посох, одежду, скифики и пояс с деньгами, отправился поплавать в бассейне.