- К тому времени, когда с тобой можно будет возлечь на брачное ложе, у твоего жениха выпадут последние волосы и зубы! Ха-ха-ха! - звонко рассмеялась в ответ злая Мелана, доведя бедную Кулию до слёз.
Пройдя с Олгасием по пересекавшему нижний этаж коридору, Ламах резко распахнул зелёную дверь и оказался в знакомом проходном коридоре. Оглядевшись, он удовлетворённо кивнул. Как он и приказывал, коридор теперь охраняли четверо стражей, стоявших парами в обнимку с копьями у наружных и внутренних дверей. Отложив по совету Олгасия посещение эргастула до завтрашнего утра, когда содержащиеся там узники и городские рабы все будут на месте, Ламах поднялся на второй этаж, Олгасий же, проводив гостя, вернулся к себе, чтобы по привычке соснуть часок-другой после сытного обеда.
Войдя в казарму, Ламах заметил, что и второй его вчерашний наказ исполнен: вымытые дощатые полы, когда-то покрашенные в красный цвет (краска хорошо сохранилась лишь под лежаками), блестели чистотой, свободные койки были приведены в более-менее благообразный вид. В остальном же присутствовавшие в казарме несколько десятков гинекономов и женщин, как и вчера, привычно коротали время за игрой в кости и досужей болтовнёй в хорошо освещённой передней комнате, либо спали или занимались "верховой ездой" в погружённых в полумрак дальних комнатах. Ужалив внезапно возникшего на пороге чужака недобрыми взглядами, гинекономы продолжили тарахтеть в наступившей при его появлении тишине костями. Ламах спросил, где Бастак.
- Следит за порядком на городских улицах, - ответил с вызовом, не взглянув в его сторону, один из игроков.
Ламах спокойным тоном велел подойти пентаконтархам и декеархам. К нему неохотно подошли двое. Спросив их имена, он приказал им взять светильники и сопроводить его по казарме. Убедившись, что прибрана вся казарма, а не одна передняя комната (гинекономы, понятное дело, не утруждали себя уборкой, задействовав для этого содержащихся в эргастуле рабов), Ламах, вернувшись, громогласно объявил, что отныне при появлении начальника все находящиеся в этот момент в казарме пентаконтархи и декеархи должны тотчас прервать свои занятия и предстать перед ним в ожидании приказаний, а кто сочтёт это для себя затруднительным, сей же миг распрощается с должностью - найдём вместо них более исполнительных. Попросив одного из декеархов послать кого-нибудь в харчевню Мамия за его посохом, Ламах вышел на лестничную площадку.
Открыв дверь своей комнаты (хлипкая задвижка на ней была только с внутренней стороны), он с удовлетворением отметил, что гинекономы не забыли прибраться и здесь. Запалив от освещавшей лестницу лампады найденную в комнате плошку, Ламах поставил её на столик, не снимая скификов, вытянулся на топчане и прикрыл глаза.
Через несколько минут его раздумья прервал осторожный стук в дверь. Открыв отяжелевшие веки, Ламах привычным рывком переменил лежачее положение на сидячее и пригласил войти - задвижку он не запирал. В комнату бесшумно скользнул один из декеархов. Притворив дверь, он, расплывшись в масленной улыбке, спросил, не желает ли гинекономарх развлечься с какой-нибудь красоткой. Ламах, в котором прелестная дочь Олгасия возбудила похотливые мысли и мечтания, ответил, что желает.
Улыбка на круглом лице декеарха, охваченном от уха до уха рыжеватой, как лисий мех, бородой, сделалась шире.
- Не знаю, каких ты предпочитаешь, - сказал он, - поэтому прихватил с собой десяток молодых "кобылок" на любой вкус: выбирай сам.
Отворив дверь, декеарх поманил рукой ждавших на лестничной площадке девиц.
Ламах, сперва было решивший, что рыжий решил услужить новому гинекономарху по собственной инициативе, понял, что это, скорее, жест примирения и признания его начальственных прав со стороны всех гинекономов. Что ж, тем лучше.
Выстроившиеся напротив сидящего на ложе Ламаха шлюхи, обнажив с игривыми улыбками груди и задрав подолы хитонов, предъявили новому строгому начальнику свои прелести. Похлопав с видом знатока некоторых по пухлым ягодицам, Ламах выбрал молодую смазливую брюнетку, скорей всего, из-за некоторого её сходства с запавшей ему в сердце Меланой. Отклонив предложение декеарха оставить в пару к ней ещё и блондинку, Ламах выпроводил остальных за дверь и задвинул засов. Вернувшись к успевшей скинуть хитон и ждавшей на краю ложа брюнетке, он приспустил до колен штаны и отдал свой вздыбившийся "конец" в ласковые руки и нежные уста опытной, несмотря на юный возраст, служительницы Афродиты.
Его новая служба ещё, по сути, не успела начаться, а он уже чувствовал себя на седьмом небе, ликуя и радуясь в душе тому, сколь разумно и правильно он поступил, согласившись перейти в гинекономархи.
На другое утро Ламах наконец познакомился со своими подчинёнными, сверив выстроившихся, конно и оружно, на небольшой, мощёной булыжником площади между казармой гинекономов и близлежащими домами с предоставленным Бастаком списком. Всего в городской страже числилось 127 человек. Из них 20 охраняли эргастул (по десятку днём и ночью), подчиняясь непосредственно начальнику тюрьмы Олгасию. Три десятка патрулировали улицы города в ночную пору. Остальные несли службу днём.
Медленно пройдясь с Бастаком, Олгасием и двумя пентаконтархами вдоль строя, Ламах внимательно осмотрел коней и оружие, постаравшись запомнить лица и имена декеархов. Вернувшись к центру шеренги, он приказал выйти из строя тем, кто охранял вход в казарму позапрошлой ночью. Спросив их имена, Ламах похвалил их за то, что не открыли двери ломившимся среди ночи в казарму неизвестным, поставив их в пример остальным, и вручил каждому в качестве поощрения по драхме. Затем он произнёс короткую речь о необходимости железной дисциплины, пообещав и впредь поощрять достойных и наказывать нерадивых; за неповиновение и неисполнение приказов, виновные на первый раз будут нещадно биты плетьми, на второй раз изгнаны из рядов гинекономов - желающих занять их место более чем достаточно. Отобрав десяток молодых парней (поровну сатавков и меотов), Ламах велел им поставить коней в стойла и ждать в казарме дальнейших распоряжений, после чего распустил строй, приказав Бастаку распределить их по местам сегодняшней службы.
Разобравшись с гинекономами, Ламах отправился с Олгасием проверять содержащихся в эргастуле узников и рабов, за которых он, как гинекономарх, нёс прямую ответственность. Сперва оглядели и сверили по списку имена четырёх десятков городских рабов - в большинстве своём бывших свободных пантикапейцев, приговорённых к рабству за различные преступления. Олгасий предложил Ламаху выбрать из них одного-двух рабов для личных услуг: так поступает он сам и делали все предыдущие гинекономархи.
- В этом одно из преимуществ нашей службы - нет нужды тратиться на собственных рабов, - осклабился Олгасий.
Пожав плечами, Ламах ответил, что до сих пор как-то обходился без рабов.
- Ну, это пока у тебя не было жены и своего дома, - возразил услужливый толстяк, покосившись на трёх старших дочерей, наблюдавших за ними из открытого окошка своей комнаты на втором этаже. - Ладно, но в случае необходимости любой из этих рабов - в твоём распоряжении.
Распределив рабов (к этому времени их уже покормили купленными по дешёвке в ближайших харчевнях объедками) на работы согласно поступившим из пританея на сегодня заявкам, Олгасий повёл Ламаха в дальний угол поросшего пожухлой зимней травой двора, по которому под присмотром пары здоровенных, чёрных с серыми пятнами собак бродили в поисках пищи четыре принадлежащие Олгасию козы с козлятами и полтора десятка кур. Там, в месте соединения у высокой круглой башни пристроенных к крепостным стенам приземистых корпусов под покатой красночерепичной крышей, находился единственный вход в узилище.
Войдя внутрь, Ламах оказался в трапециевидной комнате с неоштукатуренными каменными стенами и глинобитным полом, в дальних углах которой стояли четыре грубо сколоченных топчана, составлявших всю её меблировку. Напротив входа, посредине выпуклой внутрь комнаты башенной стены, находилась скреплённая вверху и внизу толстыми железными полосами тёмно-красная дверь, слева от которой висел освещавший комнату чёрный от копоти светильник. В комнате находились трое охранников, вооружённых только палками и короткими бичами. Ещё двое прохаживались полутёмными коридорами, тянувшимися по центру левого и правого крыла вплоть до упиравшихся в казарму и стену олгасиева дома торцов. В правом крыле, пояснил Олгасий, запирали на ночь рабов, а все преступники сидели в левом.