Оронтон, благодушно развалясь в тени навеса на поражавшем роскошной выделкой чепраке в компании ближайших родичей и друзей, уплетал огромный сочный арбуз. К своим 38-ми годам он успел отрастить внушительное отвислое брюхо, обрасти жирными складками двойного подбородка, едва прикрытыми веником редкой рыжеватой бороды. Круглое лицо его с толстыми, как у хомяка, щеками и едва заметной между ними крошечной пуговкой носа, почти такого же цвета, как поднесенная ко рту арбузная доля, лоснилось от жира и пота, стекавшего тонкими струйками из-под обшитого золотыми рельефными бляшками тёмно-красного башлыка.
- Ага! А вот и Полимед! Подоспел как раз к обеду. Кхе-хе-хе! - воткнувшиеся в купца, приближавшегося к навесу с радостно-добродушной маской на лице, маленькие поросячьи глазки Оронтона пьяно блестели из-под коротких белёсых бровей. - Ну, давай, присаживайся: поешь, выпей с нами на дорожку. Подвиньтесь, парни, дайте место послу басилевса. Кхе-хе-хе!
- Благодарю за приглашение, этнарх! - Полимед прижал ладонь к сердцу и поклонился. - Я не голоден. Да и некогда уже рассиживаться. Пора в путь. Хотелось бы успеть до темноты добраться до Феодосии.
- Не гони коней, Полимед! День впереди ещё долгий - успеем... Садись, садись: пока будут седлать коней, мы выпьем по чаше за встречу и за успех нашего посольства! Сынок, одолжи Полимеду свой скифос и командуй поход, - обратился вождь к старшему сыну.
Купцу ничего не оставалось, как со вздохом усесться по-скифски на пятки напротив Оронтона и подставить чеканную золотую чашу Орсенутиса под струю неразбавленного кроваво-красного вина из походного бурдюка, которым обносил сзади участников застолья проворный слуга вождя.
Через десять минут две с лишним сотни сатавков выехали за своим вождём с постоялого двора, провожаемые в воротах желавшим всем доброго пути Харитоном. Оронтон с десятком близких родичей проехал вперёд, пригласив сына номарха Лесподия занять место рядом с ним в голове колонны; остальные пристроились за охранявшими кибитку Полимеда царскими соматофилаками, удлинив посольский поезд втрое.
- Ну что, гекатонтарх, разомнём лошадок галопом? - повернул осклабленное в пьяной ухмылке лицо Оронтон к пристроившемуся слева Делиаду.
- Нет, вождь. Лучше не надо, а то половина моих воинов вскоре окажется на земле, - возразил вполне серьёзно Делиад.
- А оставшиеся так поотбивают себе к вечеру зады, что - ни сесть, ни лечь! Кха-ха-ха-ха! - загоготал заливисто Оронтон, а его братья, сыновья и племянники заржали сзади жеребцами. - Ну, так и быть, поедем не спеша, чтоб никого не потерять по дороге. Кха-ха-ха!
- Но тогда мы можем не поспеть до захода солнца в Феодосию, - подал голос сквозь несмолкаемый хохот развеселившихся сатавков старший сын вождя.
- Ну и ничего страшного - переночуем у Дамона, - ответил ему Делиад.
- А ты, парень, как я погляжу, совсем не торопишься на встречу с отцом! - заметил Оронтон, сочувственно хлопнул юношу по плечу и опять голосисто захохотал.
Окутавшись густыми дымчатыми клубами взметнувшейся из-под сотен копыт пыли, посольская колонна неспешно порысила по серой ленте дороги, убегавшей сквозь жёлтую стерню нескончаемых хлебных полей за далёкий западный горизонт.
По мере того как распаханные эллинскими первопоселенцами земли между Проливом и Длинной стеной истощались и давали всё меньшие урожаи, их владельцы превращали пшеничные и ячменные поля в пастбища для скота, разбивали на них виноградники, бахчи, огороды и фруктовые сады, а производство зерна постепенно перемещалось из центра страны на восточную и западную окраины. И теперь варвары-меоты, покрывшие хлебными нивами плодородные берега в низовьях многоводных Вардана и Танаиса, и скифы-сатавки, засеявшие постепенно хлебами всю северную, прилеглую к Меотиде, сторону Скалистого полуострова между Длинной стеной и озером Бик, питали хлебом многочисленные боспорские города и поставляли первосортное зерно на продажу в заморские страны. Обширные степи в южной части Скалистого полуострова, более засушливые и маловодные, служили пастбищами для тысячных стад овец, коров и табунов неприхотливых, низкорослых скифских лошадей, принадлежащих сатавкской знати. Неукреплённые селения сатавков из трёх-четырёх десятков глинобитных, крытых соломой мазанок почти все были нанизаны, как бусины на нитку, на большую дорогу. Близ каждого селения на каком-нибудь мало-мальски возвышенном месте стояла усадьба местного правителя-скептуха, представлявшая собой маленькую каменную крепость квадратной или прямоугольной формы с башнями на углах (возле некоторых селений таких усадеб было две, а то и три). В отличие от эллинских загородных поместий, вокруг селений и усадеб сатавков не было ни садов, ни виноградников, ни бахчей - только хлебные нивы и небольшие огороды с излюбленными скифами овощами.
По мере продвижения посольского поезда на запад к нему в хвост пристраивались всё новые и новые скептухи со старшими сынами, младшими братьями, племянниками и зятьями, так что когда под вечер послы добрались до постоялого двора Дамона у развилки трёх дорог, за делиадовой сотней соматофилаков ехало уже больше четырёх сотен скифов - вся сатавкская знать с немногими незаменимыми в дороге слугами. Здесь послов уже полдня дожидался посланец номарха Лесподия в звании гекатонтарха, чтобы, несмотря на близящуюся ночь, препроводить их вместе с Делиадом в Феодосию.
После короткой передышки Оронтон с десятком ближайших родичей, Полимед, успевший сбегать в кусты и опять укрывшийся в мягком меховом чреве своей кибитки, очень довольный, что всё ж таки будет сегодня ночевать с царским золотом за надёжными стенами Феодосии, Делиад с сотней измученных долгой тряской в сёдлах соматофилаков и присоединившийся к Делиаду и Оронтону в голове колонны местный молодой гекатонтарх Никий двинулись дальше по феодосийской дороге. А четыре сотни сатавков, которым нечего было делать в ночной Феодосии, не желая платить за ночлег на постоялом дворе, стали устраиваться под деревьями на берегу пруда, где им, возможно, придётся прождать несколько дней, пока чёрные волы дотащат Скилура от Неаполя до боспорской границы. Поскольку ночи стояли ещё по-летнему тёплые и сухие, скептухи посчитали излишним ставить шатры, расположившись на чепраках вокруг костров прямо под открытым небом.
Минут через двадцать рысивший помалу на юг отряд выехал на гребень невысокой холмистой гряды, с которого утомлённым всадникам и коням открылся бескрайний простор Феодосийского залива, искрящегося, как гигантский выпуклый бронзовый щит, в лучах опускающегося по правую руку в скифскую степь солнца. Сам город с бело-розовыми стенами и оранжево-красными крышами был хорошо различим над водой, на склоне невысокого, полого спускающегося к морю горного хребта на противоположной стороне залива, по зеркальной глади которого едва заметно скользили друг за дружкой, синхронно отталкиваясь тонкими лапками, две чёрные, остроносые, неуклюжие многоножки, спешившие протиснуться до темноты сквозь узкое горлышко в широкий кувшин Феодосийской гавани.
Почуявшие скорый конец долгого пути кони побежали вниз по полого спускавшейся к морю дороге веселее. Обогнув по низинному побережью выгнутый широкой дугой в западную сторону край огромного залива, кибитка и сопровождавшие её всадники, по проложенной через заросшее высокими камышами обширное болото узкой насыпи, проехали к устью неширокой илистой речки, служившей вместе с близко подступавшими в этом месте к заливу с запада лесистыми горами естественной преградой между пригородной феодосийской хорой и степью. Жители города не поленились ещё более усилить эту преграду, возведя по более высокому южному берегу этой речки, называвшейся Истриана, невысокую каменную стену, утыканную через каждые полстадия приземистыми квадратными башнями, надёжно оградив свои пригородные земельные наделы от опасных степных соседей. В трёх плефрах от залива через узкое и глубокое, будто ров, русло речки был перекинут неширокий дощатый мостик без перил, за которым в толстой стене, почти впритык к массивной башне, темнел узкий зев единственных ворот, через которые только и можно было добраться до Феодосии по суше. Несмотря на то, что усталое дневное светило пять минут как скрылось за ближней горой, прозванной "Трапезой" за свою плоскую, обрывистую, безлесную вершину, на которой виднелась небольшая крепость с наблюдательной башней, и побережье накрыла серая тень вечерних сумерек, здешняя стража, издалека заметившая приближение важных, давно ожидаемых гостей, продолжала держать ворота открытыми.