Ситуацию спас С. Т. Морозов. Видимо, его вмешательство произошло в начале весны 1899-го, когда учредители театра подводили итоги за первый финансовый год. Согласно 12-му пункту Договора об учреждении Общедоступного театра в Москве, «по сведении счетов за каждый операционный год, который считается с 1 марта одного года по 1 марта следующего года, распорядители созывают в течение марта месяца общее собрание товарищей, которому и представляют подробный отчет о своих действиях и о приходе и расходе денежных сумм за прошлый год и смету и программу действий предприятия на будущий год».[373] На заседании, где обсуждались итоги 1898/99 года, именно Савва Тимофеевич сыграл решающую роль.
Дело в том, что далеко не всем пайщикам МХТ новый взнос на нужды театра был «не по средствам». Многие члены Общества по учреждению общедоступного театра обладали весьма солидными состояниями и имели возможность пожертвовать часть личных средств на дело искусства. Однако… они были чутки к общественному мнению. Особенно к тем его голосам, звучание которых усиливалось благодаря поддержке газет. А вокруг нового театра шли настоящие баталии, часть которых выплескивалась на страницы прессы. Говоря об успехе «Чайки», Немирович-Данченко подчеркивал: «Слушалась пьеса поразительно, как еще ни одна никогда не слушалась. Шум по Москве огромный. В Малом театре нас готовы разорвать на куски». Наряду с хвалебными раздавалось немало ругательных отзывов. По Москве и Петербургу шли разговоры о том, что «…этот Художественный театр — театр моды, не может на основании добытых результатов считаться серьезным театром с будущностью».[374] Разумеется, меняли отношение пайщиков к Художественному театру.
Немирович-Данченко писал: «Наши пайщики вели себя двусмысленно. При встречах каждый из них делал комплименты, но движения у них были словно по скользкому полу: чуть было я касался дальнейшего, — как, мол, вот нам дальше существовать, — а его уже нет, — исчез… Мало того, начали до меня доходить слухи, что один из пайщиков даже громко и резко ругает театр: «Ничего-то интересного в нем нету, какие-то вычуры, одно штукарство. Одним словом — мода. И, конечно, никаких денег на эту затею не следует давать».[375] Оказалось, что авторитет и Станиславского, и Немировича-Данченко не безграничен. Но, к счастью, среди пайщиков был такой человек, как Морозов.
По словам Станиславского, без Саввы Тимофеевича «наше дело не выдержало бы и 1/2 части благодаря нападкам и злым выходкам одной части печати, которая всячески подрывала доверие к нам, еще не окрепшим в новом для нас деле».[376] Савву Тимофеевича нелестными отзывами печати было не пронять: он прекрасно знал им цену. Кроме того, Морозов имел насчет театра собственное, весьма определенное мнение. Он считал, что Художественный общедоступный театр — явление уникальное, которое необходимо Москве — и в целом отечественной культуре. Сторонники МХТ — а их уже тогда было немало — хорошо понимали его значение: «Быть может, в этих постановках были недостатки, даже наверное были. Но у нас, видевших тогда постановку этих пьес, на всю жизнь осталось впечатление, какое, вероятно, уносят с собою дети после первой рассказанной им талантливым повествователем сказки. Никогда раньше этого не слыхали, а потому свежо, поэтично и так отрадно на душе».[377]
Морозову не впервой было собирать с купечества деньги на важное культурное начинание. Фактически он задействовал те навыки, которые прежде проявлял на Нижегородской ярмарке в качестве «купеческого воеводы». На общем собрании пайщиков учредители дела докладывали о решении трех вопросов: говорили о художественных итогах постановок, о планах на будущее время и произнесли вслух «грустные цифры — сорок шесть тысяч рублей долга. Морозов предложил пайщикам отчет утвердить, долг погасить и паевой взнос дублировать. А так как Морозов был среди них самый крупный фабрикант, то перед ним скупиться как-то стеснялись. Между прочим, замечательная типическая купеческая черта — ну, чего бы, казалось, Морозову каких-то три тысячи Осипова и даже десять — пятнадцать всех остальных пайщиков? Нет: надо, чтобы дело было компанейское, пусть по тысяче внесут, а он — двести, но надо, чтоб чувствовалось тут какое-то единодушие».[378] Но одним лишь собиранием средств финансовое участие Морозова в театре не ограничилось. По словам исследователей, «уже в первый год Савва затратил на театр 60 тысяч рублей, и «его пожертвования становятся важнейшим финансовым источником, питавшим новое культурное и художественное начинание».[379]
374
Теляковский В. А. Дневники директора Императорских театров: 1898–1901. М., 1998. С. 458.