— Так и было! — не выдерживая вздыхаю я.
— Не пищи там! — недовольно одергивает меня пожилой.
Тоже мне — стражи правопорядка! Бандиты в погонах…
Шепчутся там что-то.
Выглядываю, держась за решётку руками. Тот самый спиной стоит. Плечи широкие. Ноги агрессивно расставлены, словно в стойке стоит и сейчас двинет кому-нибудь.
Это Питбуль? Про него они говорили?
С Лобовым хороший человек работать не станет. Значит, подонок тоже. А голос приятный у него. Бывает же…
— Бред какой-то, — шелестит он листами.
Лобов старался, целое сочинение написал про мои «подвиги»! Обещал, что по всём статьям меня утопит.
— Где эта Лара Крофт?
Разворачивается этот… Касьянов, кажется.
— Господи… — с отвращением смотрит на меня.
А за что?? Молодой, красивый, а такой злой.
Мы встречаемся взглядами. Отвращение на его лице становится выразительнее. Морщась, поджимает губы. Словно я ему лично что-то плохое сделала.
Мамочка…
Рвано всхлипываю.
— Товарищ капитан, я вандала поймал, — проводят мимо меня девочку.
— Не понял, — переводит на неё взгляд Касьянов.
— Дочка твоя лаком манекену ногти покрасила и лицо! Чего делать то? Он теперь с улицы не на мента похож, а на индейца.
Дочка его? Хорошенькая. Щёчки пухлые, глазки большие. Сладкая булочка.
— Мать твою… Арина! — рявкает он.
И сердце моё обрывается, падая в пятки. Девочка замирает, не моргая смотрит мне в глаза. Белая сумочка с логотипом Шанель летит на пол. Из неё высыпаются всякие женские штучки. Пухлые губешки дрожат.
Дурак какой! Напугал девочку. Возмущаюсь, поднимая на него рассерженный взгляд.
Жалко им манекена! Подумаешь…
Резко и грубовато подхватывая её на руки, уносит куда-то. И обо мне снова всё забывают.
А я беспокоюсь за булочку. Разве можно так с маленькой? До чего же неприятный человек! И хоть бы кто заступился. А за меня тем более не заступятся. Кошмар какой…
Маюсь в этой клетке ещё пару часов. И уже готова рыдать от усталости. Желудок урчит. Хочется в туалет. Поглядываю на отвратительную лавку с потеками. Пол ещё грязнее… неужели придется на неё сесть.
Слышу снова тяжёлые шаги.
— Короче, я её забираю. Давай, распишусь, — голос Питбуля.
— А куда, если не секрет? — уточняет пожилой.
— Тебе какое дело? Твоё дело — мне её сдать. Дальше — моё дело.
— Да так, спросил… — равнодушно.
Дверь в обезьянник открывают.
— Прибрались бы тут что ли! — фыркает он.
— За каждым не приберешься. Уборщица завтра придет, помоет.
— Выходи, руки вперёд, — командует мне Касьянов.
— Зачем руки? — мнусь я испуганно.
— Исполня-я-ять! — вальяжно.
Протягиваю их вперёд. Он щёлкает на запястье наручником. Вскрикиваю от неожиданности, вжимая голову в плечи. Поднимает на меня пытливый взгляд.
— Со мной поедешь.
— Мне в туалет нужно, — умоляюще шепчу я.
Доводит меня до туалета.
— Как зовут?
— Ася…
— Выкинешь что-нибудь, Ася… — свирепо.
Предупреждающе качает головой.
— Мало не покажется.
Поднимает моё лицо за подбородок пальцами. Смотрит недовольно на разбитую губу.
— Ладно, иди, — отпускает в туалет.
Здесь тоже везде решётки.
А ты бежать собралась, Агния?
А что мне теперь в тюрьму сесть?!
Я не хочу с ним уезжать! Я его очень боюсь. Но меня никто не спрашивает.
Ведёт меня по улице в машину. Холодно.
— Шапки нет?
— У Лобова осталась, — вздыхаю я.
Усаживает на первое сиденье, включает обогреватель. Наручники пристегивает к дверной ручке.
— Без глупостей, ясно? — смотрит в лобовое. — Будешь делать всё, что скажу. Ты пока у меня в рабстве.
— А почему Вас Питбулем называют? — с опаской кошусь на моего "рабовладельца".
Куртка сползла с плеча, там погоны. Я не разбираюсь в званиях, к сожалению.
— Кто называет?
— Все…
— У "всех" бы и спросила, — грубовато отшивает меня.
— Ясно… — отворачиваюсь к окну, кутаясь в свою тоненькую шубку. От холода и страха трясёт.
На лобовом стекле пропуск "старший оперуполномоченный Касьянов Б. М.".
Закрывая глаза ложусь головой на стекло.
— Чего трясешься? — недовольно. — Замёрзла?
— Страшно.
— Страшно, девушка, вот там на обочине стоять и в окна подъезжающих тачек цену озвучивать! Юная же совсем… — с осуждением.
— Это неправда! Он всё наврал! — с отчаянием шепчу я.
— Ну да, — с досадой.
Не верит. Никто не верит. Да никто и не спросил ни разу, что на самом деле случилось, вот что страшно.