Внезапно по радио заиграла «We'll Meet Again» группы Vera Lynn, точно диджей был посвящен в драматичность момента.
«Мы встретимся снова.
Не знаю где,
Не знаю когда,
Но я встречу тебя
Одним светлым днем…»
Откашлявшись, я начала переключать радио и, остановившись на Рианне, выдохнула. Томас с улыбкой посмотрел на меня. Встретившись с ним взглядом, я тут же отвернулась к окну. За окном был все тот же родной город: знакомые дома, столетние тополя, воздух, впитавший воспоминания, как дешевый ковер впитавший запах сигарет.
– А тебя как зовут? – нарушил молчание Томас.
– Ри… анна.
Черт.
Я обернулась, прикусив губу.
– Рианна? – он поднял брови. – Как певицу?
Я пожала плечами:
– Это имя довольно популярное.
Томас усмехнулся, а я зажмурилась, проклиная собственную глупость. Остаток пути мы проехали в тишине. Вскоре Томас высадил меня в квартале от родительского дома. Перед тем как распрощаться, он вручил мне свой номер телефона, записанный на клочке бумаги неприлично аккуратным почерком.
– Звони если что, – подмигнул он и уехал.
Проводив пикап Томаса взглядом, я поплелась к особняку из белого кирпича. Мои ладони вспотели, ноги стали ватным. Сердце поднималось все выше, словно хотело покинуть корабль до его крушения.
Я не решилась нажать на звонок. Вместо этого постучалась. Неуверенно. Будто у меня был шанс передумать.
Дверь отворилась.
На пороге стояла Роза – наша старая домработница, женщина, умевшая наводить идеальный порядок даже после хаоса отцовских приемов.
– Добрый день, – сказала она, глядя на меня с профессиональной улыбкой. – Вы по поводу оглашения завещания?
Я сглотнула, почувствовав, как сухое горло саднит. Она тоже меня не узнала? И что, черт возьми, за завещание?
– Девушка? – позвала она, заметив мое замешательство. – С вами все в порядке?
Слова застряли в горле. Я шагнула вперед, отодвинув Розу — аккуратно, но решительно — и вошла в дом, как человек, которому все еще принадлежит хотя бы право на воспоминания.
Дом встретил меня знакомым вычурным холодом. В нем по-прежнему пахло дорогим деревом, жасмином и чем-то еще невидимым – напряжением, может быть. Интерьер остался тем же: арт-деко с претензией на вечность – белый камень, панорамные окна, дизайнерская мебель цвета «мокрый асфальт» и золотой декор, который казался одновременно и шикарным, и уставшим от собственной роскоши.
Я была единственным ребенком в семье, где деньги были превыше чувств. До окончания школы я жила в глянцевом замке, пока не выбрала музыку вместо нефти, искусство вместо корпорации и свободу вместо... Гарри Уильямса – мальчика с миллиардами на банковском счете.
Отец взорвался, когда узнал, что его единственная наследница не поступила в Стэнфорд, отказалась от помолвки, от блестящего будущего, от всего, что он так тщательно планировал долгих двадцать лет.
Мама плакала. Папа – нет. Он просто вычеркнул меня из своей жизни. Выключил меня, как лампу в пустой комнате. Я переехала в бабушкину однушку и жила как умела. Днем — учеба, ночью — скрипка и забегаловки, посетители которых никогда не спрашивали, кто ты и откуда. В тот момент, изменив свою жизнь на сто восемьдесят градусов, я знала: назад дороги нет. И все же – вот она, я. Стою посреди прошлого, которое меня не узнает.
– Девушка, вы к кому? – воскликнула Роза.
Черт бы ее побрал.
Я резко затормозила и обернулась к домработнице.
– Ты меня не узнала? Я – Рика. Дочь Оливера и Аманды! – выкрикнула я, быстрее, чем мозг успел отфильтровать слова.
Роза застыла. Ее рот приоткрылся, брови взлетели. Выражение лица – что-то между: «этого не может быть» и «я, кажется, оставила утюг включенным двадцать лет назад».
– Где мои родители? – добавила я уже тише, чтобы окончательно не свести ее с ума.
– Нет… – она ахнула и, схватившись за голову, начала медленно отступать к телефону. – Нет… Нет… Нет… – повторяла она, словно это было заклинание от привидений.
Я тяжело вздохнула.
– Роза, только не начинай, – устало сказала я. – Давай обойдемся без драм.
– Убирайтесь, или я вызову полицию!
И снова этот кошмар. Никто меня не узнает. Ни Томас. Ни Роза. Хотя в зеркале я все еще вижу себя – никаких новых морщин, все веснушки на месте, даже этот едва заметный шрам на подбородке, который я получила, упав в девять лет с качелей.