Машина отвезла её обратно в больницу.
А она лишь повторяла – Почему? Почему?
Но голос её звучал все тише и тише.
Это было последнее проявление биохимического процесса в верхней части полушария головного мозга в основе которого было повышенное содержание адреналина в крови и секреций от развития половых желёз.
Победил другой процесс – раковый процесс развития опухоли.
И теперь он диктовал правила в её теле.
После инцидента на вокзале – функция организма направленная на деторождаемость значительно уменьшились.
Она больше не смотрела на звезды и не мечтала про своего парня… мужественного и сильного.
Она больше не думала про то как он будет сильно любить её.
Только боль осталась в её теле.
И ещё – беспомощность, отчаяние.
Таблетки и уколы больше не помогали.
Теперь она не старалась убежать с больницы. Теперь – она лишь держалась за руку матери, просила прощение за инцидент на вокзале и тихо спрашивала – всё ли правильно она делает теперь?
– Правильно – отвечала мать.
– Правильно – отвечали врачи.
– Правильно – отвечали друзья.
Но развитие опухоли уже перешло в заключительную фазу.
Через 2 недели у неё пропал аппетит.
Потом она перестала разговаривать, узнавать маму.
А ещё через месяц прекратились все функции в головном мозгу.
Если это сказать не на медицинском языке – она умерла.
Ахтунг! Нахтигаль!
Иван Николаевич Коломойский, завуч школы-интерната номер 25, тоскливо смотрел куда-то в угол тюремной камеры. Где он прокололся?
Где?
Но угол камеры угрюмо молчал. И тихо смотрел на него, как будто не мог насмотреться после долгой разлуки…
И это наводило страх на Ивана.
Не хотелось вспоминать прошлое.
Но оно как будто вылазило с этого угла.
– Чего смотришь? Или узнал? – Сказал Иван в угол.
Да. Когда-то Иван уже сидел.
Это было давно. Ещё при Польше. Тогда хотелось с пистолета пострелять. Настоящего, с патронами.
И ему, мальчишке 17 лет, приятель предложил участвовать в деле.
Стоять на атасе, пока ребята будут расстреливать одного типа во Львове.
Ребята-приятели были из "организации украинских националистов".
Весёлые и бесшабашные, они долго спорили кто будет стрелять.
Выпало некому Степану, на зависть всей компании.
Тот дрожащими руками взял пистолет и стал учиться прицеливаться наводя пистолет на приятелей.
– Дурак, ты же промахнёшься – говорили ребята постарше.
Но тот не отдавал пистолет. И упорно целился во все что попало. Тренировался.
И он не промахнулся.
На тихой Львовской улице,выстрелы раздались как-то неестественно громко.
Иван с ребятами стояли на соседней улице, ждали возвращения Степана.
Услышав два выстрела, вдруг все пошло совсем не так как они думали.
Раздался истошный крик. Страшный и хриплый.
Крик умирающего человека, которому вдруг сделали очень больно в цветущий летний день. Ни за что. Просто так.
И это было так страшно и неестественно что ребята испугались и стали разбегаться во все стороны, сбивая друг друга с ног.
На этом игра закончилась.
Уже вечером забрали Степана. А на следующий день начали забирать всех остальных.
Вот тогда Иван и очутился в польской камере, с сырыми стенами и унитазом в правом углу.
Приговор суда, прозвучал сурово – расстрел всем членам националистической банды.
Кроме Ивана. Он был несовершеннолетний. Поэтому ему дали 10 лет.
Вы знаете что такое 10 лет, для 17-ти летнего мальчишки?
Это не пол жизни. Это не жизнь. Это вечность!
С парашей в правом углу комнаты.
И воспоминаниями про красивые ножки пани Анны, со второго подъезда.
Тогда впервые в своей жизни, Иван почувствовал отчаяние и простую мальчишескую обиду:
– А я так и не пострелял с настоящего пистолета!
И жизнь пошла день за днём Иван тоскливо смотрел в угол камеры.
Там в камере, и исполнилось ему 18 лет.
Свобода пришла неожиданно, через полтора года.
Польшу оккупировали немцы.
Вошли в город и открыли тюрьму.
И Иван побежал домой, спотыкаясь от нетерпения по неровных улочках родного Перемышля.
А из окна уже выглядывала пани Анна. С приветливой улыбкой:
– Добрый день, Иванцю!
И тогда Иван понял – не миллиарды долларов, не яхты и не теплоходы… а горячая ванна, после вонючей камеры – вот что такое рай.
Две недели Иван лежал на диване, читал журналы и книги, а потом пошёл искать работу.
Выйдя на улицу, он понял что стал героем.
А как же, член подпольный организации, участник теракта, и даже зэк.
Все это – как ордена для мальчишки.
А заодно, и на работу пригласили его. Как проверенного кадра.
На государственную службу.
Немцы собирали военизированную организацию, для поддержания порядка среди местного украинского населения.
Называлось это – батальон "СС Нахтигаль".
Для чего предназначался этот батальон, Иван так и не понял.
Но зарплату платили исправно.
Целыми днями они сидели в классе, учили устав и немецкий язык.
После обеда разбирали винтовку и пулемёт
Два раза в неделю выводили на стрельбище.
А по субботам-воскрсеньям отпускали домой.
Помыться и отдохнуть.
Иван Николаевич вздохнул. Дальше вспоминать не хотелось.
Потому что дальше, началась служба.
А ещё, приятель у него появился в Нахтигале.
Правда, придурок был и фантазёр.
То он уверял Ивана что Марсиане прилетели на Землю. Что Гитлер с ними ведёт переговоры… То что их скоро направят служить в Англию.
– Шо дыхне, то сбрехне – говорили про него ребята.
В июле 41 года, занятия кончились, посадили в вагоны и отправили во Львов.
Так и началась служба.
Какое же это наслаждение – оставить проклятые парты, недоваренные макароны на обед, и визгливого оберштурмбанфюрера с его оппель-плацем… направо, налево, кругом.
Во Львове их ждало летнее солнце, море симпатичных девчонок на улице.
Несложная работа – выкидать жидов с квартир.
Работа была своеобразная.
Подходили к двери и орали страшными голосами изображая из себя настоящих немцев:
– Ахтунг! Нахтигаль!
Из -за двери раздавались визги, крики, беготня.
Иногда двери изнутри открывал сами. Иногда – нет.
Тогда они выбивали дверь.
– Ахтунг! Нахтигаль!
И удар в дверь сапогом, начищенным до синевы. С подковкой на каблуку.
– Ахтунг! Нахтигаль!
И дрожащая еврейская семейка выбегает на улицу, с сумками и чемоданами.
Визжа и пища.
– Ахтунг! Нахтигаль!
И тому кто запоздал с выходом – пинок под зад.
Иногда просто били. Для смеха.
Иногда заставляли вылизывать лестничный проем в доме.
Иногда отнимали чемодан.
– Ахтунг! Нахтигаль! – Это звучало гордо. И громко.
Однажды из квартиры выскочила еврейская девчонка, лет 15-ти.
С родинкой прямо между голубых глаз.
Она почему-то не боялась нахтигальцев.
А смотрела на них с насмешливым блеском в глазах.
По крайней мере так показалось Ивану.
И тогда он подскочил к ней сзади и резким движением руки стащил с неё трусики.
Прямо перед толпой прохожих.
Громкий хохот раздался на улице.
Приятели – эсэсовцы смеялись до слез и похлопывали его по плечу.
А девочка с родинкой между глаз сидела на мостовой. и со слезами смотрела на него.
Как будто ждала пояснений.
– Мы нахтигаль! – Пояснил ей Иван, – надо было сразу выходить на улицу.
Сзади подскочил Штефан.
Пинок сапогом в голую задницу отбросил её на несколько метров вперёд:
– Вперёд я сказал!
И она поползла вперёд, оставив свои трусики на асфальте.
Под хохот и веселье:
– Пани мецьки забула!
Но не долго продолжалась райская жизнь. Через два месяца немцы расформировали батальон Нахтигаль.
И Иван снова оказался безработный.
– Украинский СС оказался им не нужный! – Жаловались между собой нахтигаливцы.