— А знаете ли, Корни, что эти Мордаунты изрядные толстосумы, — сказал Язон, когда мы выехали на большую дорогу. — У них на столе было больше ценной посуды, чем во всем городе Данбюри! Верно, старик чудовищно богат! И поверьте мне, — продолжал Язон, — он недаром выставляет всю эту посуду напоказ! Когда имеется дочь-невеста, ее, естественно, хотят пристроить за какого-нибудь из этих богатых английских офицеров, которые теперь справляют свой сенокос у нас в колониях! А скажите, этот Бельстрод, о котором несколько раз упоминалось в разговоре, кто он такой? Офицер? Да?.. Меня редко обманывают предчувствия, а мне думается, что именно он станет мужем прекрасной мисс…
При этих словах я заметил, что Дирк вздрогнул; меня тоже всего передернуло.
— А можно узнать, мистер Ньюкем, на чем вы основываете свои предположения? — спросил я.
— Да полно вам, что это за «мистер»? Здесь, на большой дороге, а не в городе я в превосходной степени предпочитаю, чтобы друзья называли друг друга по имени: это и проще, и короче, и лучше. Вы хотите знать, на чем я основываюсь? Да прежде всего на том, что когда у кого-нибудь висит дочь на шее, то от нее стараются избавиться, то есть стараются сбыть ее с рук как можно скорее; затем, почти все эти офицеры — люди богатые, а все родители ищут и любят богатых зятьев. Кроме того, среди них есть и такие, которым предстоит унаследовать титул, а это в превосходнейшей степени соблазнительно для каждой девушки. Я уверен, что в Данбюри ни одна не устояла бы против титула.
Надо заметить, что хотя жители Коннектикута относятся ко многим сословным ограничениям проще, чем где-либо в колониях, и равенство классов у них развито больше, чем в других местах, нигде так не преклоняются перед титулами и отличиями, как именно в Коннектикуте.
В Сатанстое мы прибыли несколько поздно из-за остановки в Лайлакбеше. Матушка моя была страшно рада вновь увидеть меня целым и невредимым после двухнедельного отсутствия и пребывания в Нью-Йорке, среди всех соблазнов и искушений столичной жизни. Мне пришлось рассказать ей все: где я был и что видел, рассказать про Пинкстер и про льва, и про любительский офицерский спектакль. И вот однажды, когда я сидел в своей комнате, сочиняя стихи, что мне очень плохо давалось, вошла моя матушка и села с работой в руках возле моего стола.
— Пиши, пиши, — сказала она, — я не буду тебе мешать!
— Да я уже кончил, — отвечал я, пряча бумагу в стол, — я просто переписывал стихи!
— Ты пишешь стихи? — спросила она. — Ты поэт?
— Упаси меня Бог! Да это не лучше, чем быть школьным учителем, как Язон!
— Кстати, о нем! Скажи, пожалуйста, как это случилось, что ты спас из пасти льва какую-то девушку, как мне рассказывал мистер Ньюкем?
Вероятно, я покраснел, как раз потому, что почувствовал, как кровь прилила мне в голову, и положительно не в состоянии был произнести ни слова.
— Да отчего же тут краснеть, мой милый? Семья Мордаунтов такая уважаемая, что оказать им услугу и быть принятым у них в доме должно быть приятно каждому молодому человеку! Так как же, борьба твоя со львом была очень опасная?
— Да борьбы никакой не было, прежде всего! Это все сочинил Язон! — воскликнул я и рассказал все, как было в действительности.
— Ведь Аннеке Мордаунт единственная дочь, как мне говорил Дирк?
— Так Дирк вам говорил о ней? — спросил я.
— Да, очень часто! Ведь они родственники так же, как и ты!
— Как и я? — воскликнул я. — Да разве мы в родстве с Мордаунтами?
— Да, не в особенно близком, но все же в родстве: моя прапрабабушка, Алида Ван дер Гейден, была двоюродной сестрой прапрабабушки Германа Мордаунта. Таким образом, ты и Аннеке родственники. Говорят, это очень хорошенькая девушка…
— Хорошенькая?! Ах, мамаша, она красавица; она настоящее совершенство во всех отношениях, она положительный ангел!