Но очень нередки были случаи, когда чингизовы полководцы производили поголовную резню всех без исключения жителей городов и даже целых округов. Так было, например, в Отраре, Ургенче, Нишапуре, Термезе, Балхе, Херате, Мерве, Тусе, Рейе, Мараге, Ардебиле, Нахчеване, Бейлакане и других городах. Всеобщая резня производилась так: жителей делили между воинами, каждый воин ставил доставшихся на его долю людей на колени, затем срубал им головы своей кривой саблей.
Рассказы совершенно такого же характера о действиях чингизхановых воинов находим также и у летописцев русских, грузинских и армянских. Из последних ученый монах Киракос Гандзакский (XIII в.) оставил нам красочный рассказ о страданиях угнанных завоевателями в неволю пленников, среди которых находился и сам автор[127]. Таким же «человеческим документом» является рассказ секретаря последнего хорезмшаха Джелал-ад-дина, Мухаммеда Несеви, рисующий положение южного Азербайджана и южной Армении после разорения их полководцами Угэдэй-каана в 1231 г[128].
Что сам Чингиз-хан гордился своими жестокостями, можно судить по любопытному рассказу очевидца Вахид-ад-дина Бушенджи, казия гарчистанского, в передаче персоязычного историка Джузджани[129]. Этот казий во время первой осады Херата монголами (в 1221 г.) попал в плен к монголам. Чингиз-хан взял его в свою свиту и заставил докладывать через переводчика нужные ему сведения о мусульманских государствах и о тюркских племенах. Новая карьера казия казалась обеспеченной. Но однажды Чингиз-хан в кругу придворных расхвастался по поводу того, что вот он, Чингиз-хан, перебил такое огромное множество людей, — от этого его слава будет вечной. Казий не вытерпел: «Если хан дарует мне аман (пощаду), то я скажу об этом словцо». — «Говори!» — «Если хан и его слуги, — сказал казий, — перебьют всех людей, среди кого же будет жить его слава?». Чингиз-хан побагровел от злости и выронил из рук колчан со стрелами, но сдержал свое раздражение и только сказал: «Я считал тебя человеком умным и проницательным, а от этих твоих слов мне стало ясно, что настоящего ума у тебя нет, и мысли ума твоего малы. Государей в мире много. Я творил всеобщую резню и разрушение повсюду, куда ступали копыта коней войска Мухаммеда Огузского [хорезмшаха]. А остальные народы, что находятся в странах других государей, сложат рассказы во славу мою». Казий после этого попал в опалу.
Рашид-ад-дин, как и другие источники, рисует нам поведение разных общественных групп во время чингизханова нашествия. Феодальная знать — и кочевая, и некочевая — в большинстве оказалась неспособной возглавить и объединить сопротивление народных масс даже в отдельных изолированных пунктах, хотя храбростью и мужеством туркменская военная знать, по признанию акад. В.В. Бартольда, превосходила воинов Чингиз-хана, которые во время войны с хорезмшахом вовсе не проявили личного героизма[130].
Данные Рашид-ад-дина и других источников убеждают нас, что повсюду в странах Средней Азии, Иране, Азербайджане, Армении и сопредельных странах наиболее инициативными и активными борцами против армий Чингиз-хана были народные массы, особенно низы городского населения — ремесленники и городская беднота. Горожане, нередко вопреки воле своих феодальных владетелей и правителей, крепко отстаивали свои города от завоевателей; даже покоренные горожане часто поднимали восстания. Известна роль горожан в обороне от монголов таких городов, как Сыгнак, Шаш (Ташкент)[131] и др. в Узбекистане, Мерв[132], Херат[133] в Хорасане, Марага, Бейлакан[134], Ганджа[135] в Азербайджане, Ани[136] в Армении и других. И это не случайно. Объяснение активной роли народных масс, особенно горожан, мы легко находим в том, что монгольское нашествие, в отличие от прежних завоевательных движений кочевников, не было только войной с феодальными властителями стран Передней и Средней Азии. Монгольское нашествие грозило тяжелыми бедствиями широким народным массам. Их ожидали или массовая резня и физическое истребление, или плен и рабство, в лучшем случае ограбление и «наиболее жестокие и реакционные, полурабские формы феодальной эксплоатации»[137]. Огромные податные сборы и тяжелые повинности, установленные монгольскими ханами, преемниками Чингиз-хана, всем своим бременем падали именно на податное сословие ра‘ийятов, т.е. на оседлых крестьян и низшие и средние слои горожан, тогда как феодальная знать и крупное купечество, особенно крупные оптовые коммерсанты — уртаки, подчинившись монгольским завоевателям, добивались различных льгот и привилегий.
128
Нафсат ал-масдур, литогр. изд. перс. текста, Техран, 1308 г. х. солн. (1930 г. н.э.), стр. 55-100. — См. также: И.П. Петрушевский. Новый источник по истории монгольского нашествия. Сборн. «Белек» в честь С.Е. Малова, Фрунзе, 1946.
129
Джузджани. Табакат-и Насири. Цит. изд. перс. текста, стр. 352-354. — Тот же рассказ в измененном варианте приведен у Мирхонда (История Чингиз-хана, изд. Ecole des langues orientales vivantes, перс. текст, Париж, 1841, стр. 158-160); здесь мы передаем рассказ по обоим вариантам.
131
Джувейни, цит. изд., т. I, стр. 67; Рашид-ад-дин, изд. Березина, перс. текст, стр. 69, 70; русск. перев., стр. 45, 46.
132
Джувейни, т. I, стр. 119-133. См. также: В. Жуковский. Развалины старого Мерва, стр. 52.
134
Ибн-ал-Асир, изд. Торнберга, арабск. текст, т. XII, стр. 224, 225 и след.; русск. перев. — Тизенгаузен, стр. 39, 40. — Мирхонд. История Чингиз-хана, цит. изд. перс. текста, стр. 171.