Оказалось, что я против воли пытаюсь имитировать его свистящее подшепетывание.
- О да, - поддержал меня он. - Здесь живем мы. И это прекрасно.
- Мы?
- Да, все мы. Смотрите!
Мы стояли у края первой галереи. Он обвел вокруг длинной рукой, указывая на все пространство магазина. Я взглянул. Но ничего не увидел. И ничего не услышал, кроме тяжелых шагов сторожа, удалявшихся куда-то в бесконечную даль, кажется, к подвальному этажу.
- Ну что, видите?
Знаете, бывает такое чувство, когда пристально всматриваешься в глубь полутемного вивария? Видишь какую-то кору, голыши, несколько листьев больше ничего. И вдруг камень испускает вздох - оказывается, это жаба. А вот и хамелеон, а вот и свернувшийся кольцом уж, а это богомол затаился среди листьев. Оказывается, вся эта застекленная штуковина кишмя кишит жизнью. И думаешь: а вдруг и здесь, по эту сторону стекла, то же самое? И, поеживаясь, глядишь себе на рукав, смотришь под ноги.
Это самое чувство охватило меня и в магазине. Я огляделся и ничего вокруг не увидел. Огляделся второй раз - и увидел пожилую даму, она выбиралась из-за громадных часов. А вот три девушки, стареющие инженю, донельзя истощенные, они жеманно улыбались перед входом в парфюмерный отдел. Волосы торчали тонким пушком, эдакой блеклой осенней паутинкой. Мужчина, такой же хрупкий и бесцветный, с внешностью полковника-южанина, он стоял и разглядывал меня, а сам при этом поглаживал усищи, которым могла бы позавидовать любая креветка. Из-за портьер и занавесей выплыла убогая дамочка, не исключено, имевшая литературные пристрастия.
Все они обступили меня, попархивая и посвистывая, будто кисея покачивалась на ветру. Глаза широко распахнуты и лучатся, но как-то плоско. А радужная оболочка начисто бесцветная.
- Совсем свеженький!
- Это же детектив! Надо позвать Людей Тьмы!
- Я не детектив. Я поэт. Я распростился с мирской суетой.
- Он поэт. Он пришел к нам. Его нашел мистер Роско.
- И он нами восхищается.
- Надо познакомить его с миссис Вандерпэнт. Меня отвели к миссис Вандерпэнт. Она оказалась местной матроной преклонных лет, почти совершенно прозрачной.
- Так вы поэт, мистер Снелл? Здесь вы найдете вдохновение. Я, пожалуй, могу претендовать на звание местной долгожительницы. Пережила три слияния и один капитальный ремонт-избавиться от меня им не удалось!
- Дорогая миссис Вандерпэнт, расскажите, как вы вышли на свет божий и вас едва не купили, приняв за картину Уистлера.
- Ну-у, это было еще до войны. Тогда я была поплотнее. Да, святая правда - приняли за картину, совсем уж покупать собрались, но у кассы вдруг спохватились - рамы - то нет. А когда за мной вернулись...
- ... Ее уже не было.
Их смех напоминал стрекот кузнечиков-вернее, привидений кузнечиков.
Уистлер Джеймс-английский художник XIX в.
- А где Элла? Где мой бульон?
- Уже несет, миссис Вандерпэнт. Сейчас, минутку.
- Прямо наказание, а не девчонка! Знаете, мистер Снелл, кто она? Найденыш! Она не совсем нашего круга. .
- В самом деле, миссис Вандерпэнт? Поразительно!
- Много лет, мистер Снелл, я жила тут совершенно одна. Когда в восьмидесятые годы наступили кошмарные времена, я решила укрыться здесь. Я была тогда молоденькой девушкой, и многие, спасибо им за доброту, даже называли меня красоткой, но мой несчастный папа обанкротился. В те дни для молоденькой девушки в Нью-Йорке "Брейсис" значил многое, поверьте, мистер Снелл. Мне казалось ужасной сама мысль, что приходить сюда наравне со всеми я больше не смогу. И я перебралась сюда навсегда. Я по-настоящему встревожилась, когда после кризиса тысяча девятьсот седьмого года тут начали появляться другие. Но скоро успокоилась, ибо это оказались милейшие люди! Судья, полковник, миссис Билби...
Я поклонился. Меня представляли.
- Миссис Билби пишет пьесы. Она из старого филадельфийского рода. Вам с нами будет очень уютно, мистер Снелл.
- Для меня это большая честь, миссис Вандерпэнт.
- Ну и, разумеется, вся наша милейшая молодежь пришла сюда в двадцать девятом. Их несчастные папы решили расстаться с жизнью, прыгнув вниз с крыш небоскребов.
Я вовсю раскланивался и присвистывал. На представление ушло немало времени. Кто бы мог подумать, что в "Брейсисе" живет так много народу?
- А вот наконец и Элла с моим бульоном. Тут я заметил, что молодежь не так уж и молода, несмотря на их улыбки, вежливые ужимки, платьица инженю. А вот Элле еще не было и двадцати. Одетая во что-то поношенное, она тем не менее напоминала живой цветок на французском кладбище или русалку среди коралловых полипов.
- Иди сюда, глупенькая! - Миссис Вандерпэнт тебя заждалась. Бледность ее была не такая, как у них; не мертвенная бледность чего-то, лежавшего под могильным камнем, лишь изредка способная вяло блеснуть. Ее бледность была сродни жемчужной.
Элла! Жемчужина этой самой далекой, самой сказочной пещеры! Маленькая русалка! И кто она здесь? Девочка на побегушках, ей перекрывают воздух существа, у которых вместо пальцев побелевшие от смерти... щупальца! Красноречие изменяет мне.
28 МАРТА. Итак, я довольно быстро свыкаюсь с моим новым полуосвещенным миром, с моим странным обществом. Постигаю замысловатые законы тишины и маскировки, которые довлеют над внешне независимыми прогулками и сборищами полночного клана. Как люто ненавидят они сторожа - именно его существование вынуждает их соблюдать эти законы, вносит ложку дегтя в бочку меда их праздных бдений!
- Гнусное, вульгарное создание! От него разит этим наглым солнцем!
На самом деле это вполне привлекательный молодой человек, для ночного сторожа даже очень молодой - не удивлюсь, если окажется, что его ранили на войне. Но местная публика готова разорвать его на части.
А со мной они очень милы. Им льстит, что в их рядах появился поэт. И все же я не могу ответить им взаимностью. У меня слегка стынет кровь в жилах, когда я вижу, с какой неизъяснимой легкостью даже пожилые дамы паучихами перебираются с одного балкона на другой. Или меня коробит оттого, что они унижают Эллу?