ВСЕ ОТМЕНЯЕТСЯ
Перевод. Ливергант А., 1991 г.
Дорогу весне! Ибо там, где среди скал и лесов теснятся белые стены, первый нарцисс - самое невероятное чудо; ибо среди приветливых крыш все больше платанов, разноцветной сирени, слив и розовых кустов, на которых тает, блестит и испаряется последний иней. Ради капели, звенящей в голосах детей, их прелестных маленьких галошек; ради еще неправдоподобно синего неба над Территауном и восточного ветра, еще внезапно налетающего на равнины; ради нескончаемых споров за завтраком и налогового векселя у прибора - дайте дорогу Весне!
Генри Сэнфорд - младший, смуглый, стройный, с впалым животом, но с покатыми плечами, облаченный в свободно сидящий серый, под твид костюм притом видавший виды костюм, - имел возможность сполна насладиться этим прелестным временем года. Лес, вплотную обступивший сад с двух сторон, дымился и пылал в прозрачном утреннем воздухе; почки лопались, ветки искрились на солнце, птицы порхали с дерева на дерево, их пение мелодично разносилось над просыпающимся лесом. На верхней ступеньке появилась нога Эдны. Сегодня она тоже очень рано спустилась к завтраку.
Вернувшись из Калифорнии накануне вечером, она так устала от утомительной дороги - маленькая Джойс ни на минуту не сходила с рук, - что ей казалось, будто она приехала домой только теперь, после сна, и весеннее утро приветливо встречает ее. "После завтрака, - подумал Генри, - мы еще успеем до моего отъезда вместе погулять по саду".
В саду уже была маленькая Джойс, которая встала раньше всех. Прелестное, волшебное дитя с золотой, как у нарцисса, головкой, с развевающимися кудрями, она, визжа, носилась от свежепосаженной яблони к свежепосаженным груше и сливе и, вытянув голову, смотрела на их хрупкие веточки, как будто надеясь найти цветы. Коль скоро молодые фруктовые деревья своими нестройными, наивными очертаниями напоминали детский рисунок, казалось также, будто она, словно маленькая Прозерпина, вернулась, чтобы вдохнуть в них жизнь. На самом же деле девочка, как существо более жизнерадостное, чем полагал ее отец, и куда менее восторженное, просто искала фрукты.
Когда Эдна спустилась, девочка прибежала в дом, и они втроем сели завтракать, улыбаясь, как семья на рекламной фотографии. Новостей было столько, будто они получили огромную пачку писем. Эдна гостила у своих родителей в Лос-Анджелесе, ее отец был профессором Калифорнийского университета.
- Он отложил свой очередной творческий отпуск, - сказала Эдна. - Хочет дождаться конца войны. Может, возьмет его перед самой пенсией. Тогда уж как следует поездит по Китаю.
- Везет же старику! - воскликнул Генри. - Нам бы в музее годичный отпуск! Боже, в такое утро, да еще когда ты вернулась, мне бы отпуск совсем не помешал. Жаль, что ты так устала вчера вечером. Проклятый музей!
- Кстати, - сказала Эдна, - я ужасно провинилась, дорогой.
- Провинилась? Недеюсь, не потратила лишнего? Мы и так жмемся.
- Нет, совсем не это. Может, еще хуже. Надо же быть такой дурой! Но ведь сам знаешь, в Калифорнии все не так, как здесь.
- Так в чем же дело? К чему ты клонишь?
- Джойс, - сказала Эдна, - ты допила молоко? Ступай в сад, девочка. Пойди посмотри, как там твои стол и стульчик.
- Мамочка, я хочу послушать, что ты такое глупое натворила.
- Нельзя, моя девочка. Ты еще маленькая.
- Ну, мамочка, пожалуйста!
- Джойс, - сказал Генри, - ведь мама сказала "Ступай в сад". Иди сейчас же. Без разговоров. Вот молодец. Итак, Эдна, в чем же все-таки дело?
- Понимаешь, это произошло, когда я неделю жила у Дикинсонов. Однажды у них обедал один человек.
- И что же?
- Он из кино.
- Актер? - вскричал Генри. - Неужели актер?!
- Нет, не актер. А впрочем, какая разница? Работает в одной из крупных кинокомпаний. Вполне славный человек. И я... ты знаешь, я так себя глупо повела...
- Не тяни.
- Он увидел Джойс. Она немножко рисовалась... знаешь, как у нее это бывает. Вот он и выпросил у меня разрешение на кинопробу.
- Чью? Джойс? Так-так-так! И это все? Ха! Ха! Ха!
- Но я согласилась, я возила ее на киностудию.
- Что ж, почему бы и нет в конце концов? Раз это доставило тебе удовольствие. Другое дело, дорогая, что ты, как всегда, совершенно не считаешься с чужим временем и деньгами. То же самое - в магазинах. Тебе дали копию пленки?
- Нет, копию они не дают. Сама не знаю, что меня дернуло. Ужасно глупо. Боялась отстать от жизни.
- Напрасно ты это сделала. Кино портит детей. Она и так достаточно самонадеянна. Просто не понимаю, Эдна, как ты могла. По отношению к детям глупые, как ты выражаешься, поступки непозволительны.
Некоторое время он продолжал в том же духе.
- Ты совершенно прав, - сказала Эдна, - только не надо так горячиться. Я же сказала, что повела себя глупо. Мне стыдно. Чего же еще? Уже поздно. Мы не успеем пойти в сад. У тебя скоро поезд.
- И все-таки нельзя было водить ребенка на киностудию - бог знает куда! Сад подождет. До свидания, я пошел.
Генри сел в поезд и не отрываясь любовался пейзажем до самого города, а Там - весенняя дымка сгустилась и посерела, а день потерял свою свежесть. По сравнению с окрестностями Территауна парк вокруг музея, где работал Генри, выглядел голым, жалкими безотрадным. Утренние часы тянулись долго, обед был скучным. После обеда в кабинете Генри раздался телефонный звонок.
- Мистер Сэнфорд? С вами говорят из нью-йоркского отделения голливудской кинокомпании "Космос".
- Слушаю вас.
- Мистер Сэнфорд, вы слышали о кинопробе вашей прелестной дочки? Я пытался дозвониться вам домой, но никто не брал трубку. По счастью, нам удалось узнать ваш рабочий телефон.
- Это я заметил. А в чем, собственно, дело?
- Прекрасные новости, мистер Сэнфорд. Примите мои самые искренние поздравления. Скажите, не могли бы мы встретиться и поговорить?
- Говорите сейчас, - сказал Генри, предчувствуя, что его ожидает. - К сожалению, у меня срочная работа.
- Понимаете, в Голливуде очень заинтересовались результатами кинопробы. При встрече я мог бы сообщить весьма любопытные для вас подробности.
- Сомневаюсь, - сказал Генри, упиваясь собственным садизмом. - Очень вам благодарен. Всего доброго.