В партийной среде существовал такой термин — «наемный убийца», так называли партийцы своих же коллег, приводивших в исполнение приговор начальства. Гришанов — секретарь райкома партии, выскочив к трибуне, предложил «осудить» генерала, «лишить депутатского мандата».
Григоренко никак не мог и не хотел понять, почему его открытое, честное выступление перечеркнуло всю предыдущую, почти 40-летнюю коммунистическую деятельность, 30-летнюю безупречную службу в армии, научную работу последних лет. И кровь, пролитая при защите Родины, отныне уже ничего не значила. По существу, это была речь коммуниста-ленинца, он осуществил свое право на мнение согласно Уставу партии и наказанию не подлежал. Если бы его просто «проработали» в партийном порядке, тем бы, наверное, все и кончилось, слишком дорога была ему научная работа. Но могучее государство решило раздавить, смять его, как это делало в миллионах случаев.
И тут оказалось вдруг, что генерал сильнее всесильной государственной машины.
В феврале 1964 года его арестовали. Первый допрос вёл сам председатель КГБ Семичастный вместе с ближайшим верховным окружением. Петру Григорьевичу предложили покаяться — его тут же отпустили бы. Он отвечал решительно и жестко.
Предать суду боевого генерала они не решились.
Власть применила способ хлестче тюремной пытки, который в это время еще только начинал входить в широкую практику. Пленки тюремных разговоров Григоренко со следователем прослушивали члены Политбюро. Суслов сказал:
— Так он же сумасшедший…
Юрий Гримм на вечер памяти прийти не смог. Его рассказ я записал отдельно:
— Институт судебной психиатрии имени Сербского. Две большие смежные палаты, как одна, нас — 17 человек. Я не врач, но «психов» у нас было человека, может быть, три-четыре, остальные, как я, — политические. И вот однажды приводят к нам в палату высокого, могучего человека под метр девяносто. Голова наголо выбрита. Суровый такой. Внутри палат у нас была отдельная, отгороженная комната. Туда его и отвели. Как бы внутри нас, но отдельно. Какая-то была огромная сила в этом человеке, это чувствовалось. Вечером он сказал, что его арестовали два месяца назад, дома даже не знают, где он. А дом — в десяти минутах ходьбы… Мы были молодые, но из ранних. На другой день нас повели на прогулку во внутренний дворик. Площадка чуть больше баскетбольной, высокая каменная стена и колючая проволока сверху. Мы стали бросать снежки друг в друга и так, играя, бросили за стену, на улицу, мандарин, облепленный снегом. В мандарине было письмо…
Через день санитары вносят в палату огромную коробку из-под телевизора: «Григоренко!» Из-за перегородки выходит наш новенький, просит поставить коробку на стол. Зовет всех нас. Глянули, ахнули: в коробке — икра черная и красная, балык, колбаса разная, масло, конфеты дорогие, фрукты. Он говорит: «Ешьте». Все стоят, растерялись, из семнадцати человек только я один — москвич, остальные — с периферии, у них в ту пору и хлеба-то белого в магазинах не было. Стоят. Боялись еще и провокации. И он жестко повторяет: «Ешьте. Я — генерал, мне положено». Он тогда же сказал:
— Как же вы здесь живете — радио нет, газет не дают?
Генерал объявил голодовку, пока не принесут газеты.
Еще посылка не была съедена, а он начал голодать. Прошло несколько дней. Я взял тихонько два кусочка сахара, нам давали с кипятком, и вошел к нему:
— Петр Григорьевич, здоровье же надо как-то поддерживать… возьмите. Никто никогда не узнает, ни один человек.
Он так посмотрел на меня, о-о, как он посмотрел на меня:
— Юра… я перестану вас уважать.
Мне так долго было стыдно, мне и теперь стыдно, когда вспоминаю.
Газеты нам стали приносить.
Петр Григорьевич пересказывал нам работу Ленина «Государство и революция». Август 17-го. «Разлив». Свобода, демократия, волеизъявление. Я думал: Ленин — сука, столько обещал…
Врач-психиатр Института судебной психиатрии им. Сербского Маргарита Феликсовна Тальце («искусственная блондинка с вытянутым сухим лицом, злыми глазами, тонкими губами») приступила к работе с Григоренко.
— Петр Григорьевич, все же непонятно. Вы — генерал, начальник кафедры в такой прославленной академии, получали более 800 рублей[6]***, кандидат наук с готовой докторской диссертацией. Перед вами широкий путь для продвижения — чего же вам не хватало?
6
Если точно — 870 рублей. При прочих привилегиях. «На гражданке» в ту пору приличная зарплата составляла 150 рублей.