Цена бессмертия
Два часа назад пышущий жаром двухцилиндровый поезд покинул станцию Манчестера. Шумя и дымя, он возвращается в Ливерпуль. Снова домой. Господи, наконец. Я практически вымотан, изношен хуже собственных туфлей. Глаза сонно глядят в окно. Однообразный ночной ландшафт. Небо и земля выкрасились в черный, словно нечто всемогущее поглотило весь свет. Вам, как и мне, живущим в самый процветающий век, в период ускоренной урбанизации и развития железных дорог, может показаться смешным это престранное, фантастическое сравнение. Но я более не боюсь быть осмеянным, говоря это – не после того, что произошло со мной парой дней ранее. Я уверен, такое не могло бы прийти даже в голову Диккенса, подверженного необъяснимым видениям и возникающим дежавю…
В дрожащих то ли от тряски вагона, то ли от волнения руках, держу небольшой блокнот. Для того, что я хочу написать, сложно подобрать нужные слова. Собравшись с мыслями, старательно вписываю: «Вчера я убил человека».
Это не исповедь Ливерпульского маньяка. Не маразматический бред и не пустой треп. Я отчетливо помню, как несколько раз щелкнул курок кольта – это не был акт агрессии, случайность или покушение на частную собственность. Самооборона, инстинкт самосохранения в чистом виде. Когда он…
Знаете, пожалуй, лучше начну сначала.
Я был вынужден убить своего старого друга, с которым познакомился много лет назад на одном из съездов в Лондоне. Его звали Джордж Кэмпбелл. Он был моим коллегой, тьютором Оксфорского колледжа, а в свободное время – пропагандистом нового подхода в борьбе с царящей бедностью. Я преподавал в Ливерпуле, писал работы о наступающей на пятки ручному труду индустриализации. Встреча с ним была случайной, но судьбоносной для нас обоих, так как после Джордж и я стали не разлей вода. Но годы общения оборвались так же неожиданно, как начались. Однажды он словно испарился, оставив меня в весьма подавленном состоянии. Я долго разыскивал Кэмбелла, посещая все известные мне университеты и организации, с которыми он контактировал. Опросил всех наших общих знакомых. Безрезультатно. После нескольких лет поисков я рассучил рукава, покоряясь прессу судьбы.
Я склонен верить, что мир так или иначе полнится чудесами, которые люди стремятся не замечать. Что такое, например, судьба? Случайность или, напротив, вера в некий тщательно составленный план? Все наши великие прорывы и свершения предписаны, превращая будущность в своего рода условность. Какого воображать в этом многосложном спектакле каждый день, как страницу сценария неумелого постановщика, который запутался в собственных идеях и деталях? Теперь я это понимаю; не была ли смерть Кэмбелла от моей руки судьбой, строчкой в книге жизни? Хотел бы я знать это наверняка…
Я сидел на диване, обитом красной кожей, пил чай. Кажется, мятный. Был поздний вечер. Спать совершенно не хотелось, так как голову бомбили назойливые мысли-эскадрильи. Даже сложно вспомнить, о чем они были – эта груда навалилась, придавив меня целиком. К тому же, в тот день я встретил наиприятнейшую девушку по имени Элизабет. Большая часть ясных мыслей была об ее фигуре, перчатках, голосе. Мы провели чудный день. Я сводил ее в ресторан. Устроил прогулку по парку. Мы вообще очень много болтали. Да, обо всем на свете, как две родственные души. Кажется, я мог рассчитывать на повторную встречу. Если бы не в трижды превышающий меня ростом мужчина лет сорока, что грубо прервал общение с девушкой. Кажется, он представился ее мужем – Джейсоном. Или Джейком. Джоном? Не помню имени, его кулак слишком быстро врезался в мое лицо. А очнулся я у мусорного бочка, на коленях салфетка той самой леди. На ней ее адрес.
Я уже было придумал вступительные строчки для письма, как в дверь настойчиво постучали. Бубня под нос ругательства, я обнажил перед гостем вход в дом. Словно разделся перед незнакомцем. За дверью стоял всего лишь обычный посыльный с конвертом в руках. Покончив с формальностями, я захлопнул перед ним дверь и раскрыл на ходу конверт. И на мгновение обомлел. Письмо принадлежало перу моего старого друга, чей образ я до сих пор хранил в Бастилии своего сердца. Вопреки истории, моя крепость еще стояла, а преступники, заключенные в ней, ждали своего досрочного освобождения.