Греха-то я, вообще говоря, не очень боюсь: грех это, по-моему, просто выдумка, но вот от прямого душегубства я почему-то воздерживаюсь. Есть у меня от моей религиозности такая слабость. Уж очень жуткая, иррациональная вещь - человекоубийство; как это так: жил человек, мыслил, переживал, и вдруг его нет - и все по твоей вине; а задницей своей - большой, отекшей и в белых пятнах - я, потея, чувствую, что за убийство на том свете или где-нибудь еще обязательно возмездие будет. Именно за прямое убийство, помаленьку мы все друг друга убиваем. И этой расплаты я больше всего боюсь не как реальности - не очень-то я этому в конце концов верю - а как мысли от одного представления о неснимаемых муках икать хочется и водочку, в уголке, у помойки, лакать... Пока жив, прости, Господи... Так что убийство не подходит для моего характера. Зато как я судьбу благодарю, когда она кого-нибудь умерщвляет. Особенно ежели молодых да по пакостной, мучительной болезни... И самое главное: не по моей вине, не по моей вине... Я тут ни при чем, с меня не спросится; я только в сторонке стою, ручки потираю и злорадствую... Хорошо, знаете, быть смертным, земным человечком, безответным таким, тихеньким. Сало кушать, Бога хвалить, путешествовать. С дурачка и спроса нет.
12-е. Разболтался я вчера, а о делах ни полслова. Очень люблю я все мелочное, гаденькое. Мелочью и суетой человека совсем сбить с толку можно: он даже о бессмертии своей души позабудет. Одна старушка помирала, так я ее заговорил: то да се, то да се, пятое и десятое... Сколько галок на ветке, почем гроб стоит, да как бы не обмочиться. Она только напоследок, минуты за три, спохватилась: "конец". А я говорю - какой же конец, бабуля, а бессмертие души?! Она ахнула: "Ах ты, Господи, а я и позабыла... Совсем запамятовала".
С этими словами и ушла.
Дневничок, дневничок, дневничок... Хи-хи... Я и для себя мелочное люблю: это, по-моему, особый вид бессмертия, паучий, и в мелкой, мелкой такой сетке, так что даже собственного лица не увидишь... И хорошо... А то от заглядывания в самого себя - и получаются все ужасы.
Но любовь моя к мелкому - это одна сторона; другая сторона - в удовольствии.
Есть в моей душе такое темное, сырое дно; и оно от радости, как болото, шевелится и пар до мозгов испускает, когда удовлетворяю я свою потребность в несуществовании: несуществовании - разумеется, других людей. Не убийство. А так - обходное, пакостное, вонючее и страшно веселое, как длинный, бесконечный ряд бутылок.
Прежде всего я толкать люблю; в любом месте - на улице, в метро.
Доцент биологических наук Тупорылов, упившись со мной кориандровой водки, на ушко мне сообщил, что, по его подсчетам, каждый толчок, пусть суетливый, ненароком, но даже вполне здоровому гражданину убавляет жизнь на 10 - 20 секунд. А ежели товарищ больной, то мимоходом даже на многие годы сократить можно.
Толкать я наловчился, как бес; но в этом деле пропорция нужна - не всех подряд сшибать, а то за хулиганство примут.
Делаю я обычно вид, что спешу; особенно удобно это на станциях, на перекрестках, где скопление. Выбираю я в основном старушек или инвалидов; так больше вреда. Толкаю сильно, но не слишком и поэтому всегда умею обойтись, что нечаянно. Есть толчок, особо злостный, в самые больные места я во все детали вошел; есть толчок с психологией - это когда человек стоит глубоко задумавшись, уйдя в себя; очень приятно мне таких толкать: не уйдешь в себя, дружочек; вот тебе кулак от суровой, трезвой действительности. А такой срыв - уж я в этом уверен! - в 10 - 20 секунд не обойдется.
Можно просто наступать на ногу или пятку (я специально очень здоровые, увесистые башмаки ношу); здесь соль в резкой, пронизывающей боли; выбираю я для этого дам или детей: они наиболее чувствительны.
Но в целом все эти нюансы сочетаются: ни без психологии, ни без боли в нашем деле не обойдешься. Важную роль играет неожиданность. С легкой дрожью, внутренне повизгивая, я разбегаюсь как бы спеша (маска всегда нужна) и бац; очень сладка мне первая ошеломляющая судорога от неожиданного удара; и ведь интересно - кричат вслед с такой ненавистью и отчаянием, как будто ребенка у них убили; нервы все горят от срыва; хорошо ломать внутреннюю психику людей. Убегаю я быстро, с деловым видом, как будто страшно занят. Портфель всегда при мне. И всегда проходило. Но важна цепная реакция. В душонке моей ликование и упоенность. Потом, когда все укладывается, нового нахожу; затем еще; и так все время купаешься в наслаждении и отмщении. Это ведь закон; если человек не может быть сам счастливым (а большинство к этому органически не способно - в этом я уверен), то единственное, чем можно себя компенсировать, - сделать несчастливыми других. В этом я и вижу свою специальность и смысл жизни.
...А годка два назад - записную книжечку завел; все свои толчки отмечаю. Количественно и некоторые индивидуально. Это тех, про которых считаю, что много жизни отнял.
Общий подсчет получился феноменальный - аж сердце eкает - десятки лет я у граждан отобрал.
15-е. Есть у меня удовлетворения полегче, позабавней - не все со смертью в кошки-мышки играть.
К примеру, люблю я, когда меня спрашивают (особенно иногородние), как проехать, отвечать обстоятельно, подробно. И указать, разумеется, лживый, можно даже сказать, противоположный адрес. Иной раз руку пожму. По себе знаю, как человечек нервничает, если не может найти то, что нужно. Казалось бы, пустяк, а может довести до кровоизлияния.
16-е. Мы очень многое упускаем из виду. У меня глаз острый, наметливый: сколько есть мелочей, которые приводят к инфаркту. "Надо все использовать", - говорил Наполеон.
Товарищи спрашивают меня: почему ты, Виктор, не женишься?
Им я не могу сказать. А дневнику скажу. К слову: почему я веду дневник?! Потому, что он - мой единственный друг.
А почему единственный друг? Очень просто. Да оттого, что только ему я не в силах причинить подлость, нельзя же сделать больно бумаге или собственным мыслям. А если б живое было - я бы обязательно сподличал, а какая же дружба при подлости.
Итак, о жене. Выберу я себе в подруги - только такую же тварь, как и я. В этом и загвоздка... Такие ведь человечки о себе не кричат на каждом перекрестке, а где-нибудь под столом дневники ведут.
Любить я ее буду до безумия. Мне кажется, она должна быть крупна телом, очень прожорлива; одета помято, даже грязно; кожа нежная, сальная; волосы слегка всклокочены от грез; глаза глубокие и затаенные.