Из заминированного зала, отворив массивную деревянную дверь, мы попали в галерею с небольшим уклоном, которая вывела в настоящую карстовую пещеру, сухую, гулкую и почти не тронутую человеком — рукотворной была лишь ровная, вымощенная дорожка и ступени, если встречался спуск. Ведущий останавливался ещё чаще и отдыхал дольше, но от помощи по прежнему отказывался.
— Понесёшь, когда упаду! — приказал он.
Я старался запомнить маршрут движения, засекал каждый поворот или переход, даже ступени считал на всякий случай, но когда мы прошли по пещерам около двух часов, постоянно спускаясь на нижние горизонты, почувствовал, что теряю ориентацию. И вместе с этим постепенно исчезает любопытство и предвкушение чуда — то, детское, новогоднее предвкушение, когда ты уже отлично знаешь, что дедов морозов не бывает на свете, однако с трепетом и восторгом получаешь от него подарок.
Пещера часто раздваивалась, растраивалась, образуя перекрёсток, или вовсе сужалась настолько, что мы ползли на четвереньках, однако в этих лабиринтах мой проводник ориентировался безошибочно, по крайней мере, ни на мгновение не задержался, чтоб выбрать направление. Стало ясно, что он ходил здесь не один десяток раз. Наконец, природные подземелья закончились возле устья ещё одного шахтного ствола, откуда дул ощутимый ветерок, словно работала принудительная вентиляция. Я заглянул через барьер, посветил фонариком: бездонный круглый колодец, увитый бесконечной спиралью узкой лестницы по выступающему карнизу, ширина ступеней всего полметра. И нет перил!
— Иди вперёд, — распорядился спутник. — Подождёшь внизу. Береги батареи.
Плохо помню, как я шёл этой лестницей. Иногда терял ориентацию в пространстве, чудилось, ступени уходят из под ног, и всё время качается стена, от которой боялся оторваться, но если включал свет — сразу кружилась голова. И уже когда закончился этот спуск, ещё долго щупал ногой ступени и ловил стену.
Мы находились под землёй уже девять часов, ушли на глубину в два километра (а может, больше, если считать, что над головой были горы ещё в полтора!), но никаких прекрасных залов, никаких чудес я не видел, только закопчённые стены, своды, низкие лазы, да бесконечные лестницы, уводящие всё ниже и ниже. Это всё было удивительно и потрясало воображение — не хватило бы целой жизни, чтоб обследовать эти пещеры и горные выработки. И в голове я уже впрямую связывал найденные на дне озера блоки и подземных строителей, которые били в толщах гор десятки километров шахт, штреков и квершлагов, вытёсывая стены, лестницы и арки. Но всё это без всяческих архитектурных излишеств и орнаментов, практично, просто и строго.
Или этот чекист-крамольник вёл другим путём, или очарованному кавторангу всё почудилось.
Наконец, мы миновали длинный тамбур с тройными дверями, одна из которых мне показалось металлической, скорее всего, медной и выбрались из лабиринтов в пространство, где луч фонарика не доставал ни стен, ни кровли, и сразу же на губах я ощутил соль.
Соль! Уж не отсюда ли Гой разносил её по белому свету?
Пока ведущий отдыхал, теперь уже лёжа на боку, скрючившись в эмбрион, я отошёл к последней двери, нашарил стену и ощутил под рукой шероховатую, колючую пыль. И лишь на миг включил свет: матово поблёскивающая сероватая изморозь, как на стекле, и на вкус — обыкновенная, в меру горькая, переотложенная зернистая соль…
Я вернулся к раненому и понял, что самостоятельно он больше не поднимется. Лицо сделалось соляного цвета, глаза полуприкрыты и крепко сжаты спёкшиеся губы.
— Погоди, — выдавил он. — Сейчас… Отлежусь…
Через четверть часа он сделал попытку встать, заворочался, упёрся руками, но отжаться не мог. Я подхватил его и поставил на ноги.
— Куда идти?
— Прямо через соляные копи. — Голос у него оставался прежним, словно существовал отдельно от беспомощной плоти. — Никуда не сворачивай. Если потеряю сознание — не бросай. Нужно пройти семь дверей и дойти до восьмой.
Сначала он переступал ногами и держался за меня сам, однако за первой дверью начал обвисать, тяжелеть — то ли засыпал, то ли отключался, — поскольку иногда вздрагивал и спрашивал: