Реальный правящий класс будет активно сопротивляться любым попыткам преобразований. Даже если эти преобразования необходимы в интересах капитализма, любая группа интересов, не получающая от них непосредственной выгоды, сделает все возможное, чтобы их сорвать. Противовесом саботажу элит всегда была мобилизация масс. Но это как раз в планы «новых реалистов» не входит.
Еще в начале ХХ века стал заметен своеобразный дуализм теории и практики социал-демократии: с одной стороны, реформистская практика, с другой - социалистическая «утопия». Однако одно не только противоречило другому, но и дополняло его. «Умеренные реформы», «оптимальные решения» никогда никого не вдохновляют на борьбу. Именно поэтому социал-демократия так долго сохраняла официальную верность социалистическому идеалу, к которому не особенно стремилась. В новых условиях, когда вера в «утопию» похоронена, а советская угроза не существует, у реформаторов нет ни возможности мобилизовать своих сторонников, ни аргументов, чтобы напугать противников. Демобилизованным трудящимся противостоит организованный и объединенный неолиберальной гегемонией капитал. Если это соотношение сил не будет изменено, реформы невозможны.
В результате, как справедливо отметил один из деятелей бразильской Партии Трудящихся, «сегодня умеренный, но последовательный прогрессист не может не быть радикалом"31.
Любой реформистский проект на определенном этапе сталкивается с выбором: радикализация или отступление. Специфика конца ХХ века состоит в том, что этот выбор наступает очень рано, практически еще до начала реальных реформ. Невозможно «отступить во второстепенном, чтобы сохранить главное», ибо сохранять нечего. Логика «нового реализма» гарантирует, что выбор будет сделан именно в пользу отказа от реформ вообще.
Впрочем, политика уступок тоже не гарантирует дружбы правящего класса. Теория, согласно которой количество завоеванных на выборах голосов зависит от способности политиков жертвовать собственными принципами, выглядит, мягко говоря, спорной. «Факт в том, что политика приспособления в избирательном смысле отнюдь не была успешна, - отмечала лейбористская «Socialist Campaign Group News» в январе 1997 года. Напротив, наиболее важные избирательные победы левых в течение последних 25 лет были одержаны на основе радикальных программ». Речь идет о первой победе Миттерана во Франции, приходе к власти социалистов в Испании и Греции. Даже в Британии лейбористам в 1945 и 1974 годах удавалось побеждать с весьма радикальной программой. Хотя, как отмечает газета, обещания в большинстве случаев не были выполнены, отсюда не следует, что они не были привлекательны для избирателей"32.
Радикализм вовсе не обязательно приводит к победе, но тем более не являются гарантией успеха трусость и беспринципность. Политическая теория «новых реалистов» предполагает, что само по себе получение мандатов, не говоря уже о завоевании парламентского большинства, является достижением. В этом, кстати, принципиальная философская, мировоззренческая и политическая основа данного течения: победа на выборах, приход к власти, получение портфелей в правительстве составляют смысл и цель политической деятельности. Власть более не является средством, она становится самоцелью и сверхценностью. Ничего ницшеанского здесь нет. Упрекать подобный подход в тоталитарности было бы несправедливо, ибо представления о власти в данном случае очень скромные. Под властью подразумевается не способность действовать, управлять и преобразовывать, которую так ценили все великие реформаторы, освободители, герои и тираны, а лишь простое и спокойное пребывание в правительстве, при должности. Перед нами квинтэссенция мировоззрения функционера в условиях современной западной демократии. Искусство политики состоит в максимизации количества портфелей и должностей для своей группы. Демократия - в соревновании нескольких групп за ограниченное количество кресел.
Политические успехи «нового реализма» в этой области бесспорны, но и здесь есть проблема. Чем быстрее «новые реалисты» приходят к власти, тем быстрее они ее теряют. Хуже того, потеряв ее раз, они, скорее всего, уже не смогут получить ее снова. Испанская соцпартия, которая, бесспорно, является для Сассуна, как и для политиков типа Блейра, образцом, уже потеряла власть. Литовская Демократическая Партия Труда первой в Восточной Европе стала левой партией, которая пришла к власти для проведения правой программы. С нее началась «левая» волна в регионе. С Литвы же началось и возвращение правых. Катастрофическое поражение ДПТЛ на парламентских выборах 1996 года - вполне закономерный результат ее правления.
В 1993-94 годах повсюду в Восточной Европе к власти приходили «реалистические» левые, обещавшие не защиту интересов рабочего класса, а «честное, компетентное и ответственное правительство», приватизацию с учетом «интересов коллектива». Это были очень современные левые, уверенные, что неолиберальная реформа есть «обязательное условие для преодоления чрезвычайно острых социальных проблем, для перераспределения национального дохода в пользу трудящихся"33. Один из лидеров польской социал-демократии выразил формулу «нового реализма» еще жестче: «Я привержен ценностям левых потому, что понимаю, что нельзя отнять у людей всю их социальную защищенность сразу. Это надо делать постепенно, чтобы они привыкали"34.
Политика социалистов, руководствующихся рекомендациями Международного Валютного Фонда, вызвала рост недовольства и в Венгрии. В Болгарии администрация «левых реалистов» рухнула под напором массовых выступлений протеста в 1997 году. В отличие от своих коллег в других восточноевропейских странах, болгарские социалисты пытались честно выполнять свои социальные обязательства, одновременно продолжая и начатую правыми политику приватизации и добросовестно выплачивая долги западным кредиторам. Результатом стал стремительный рост инфляции и падение жизненного уровня. При годовой инфляции в 300% заработная плата выросла всего в два раза. Результатом стало поражение социалистов на выборах и массовые волнения, после которых к власти пришли правые.
Блестящие успехи «нового реализма» в Британии, сначала завоевавшего большинство в лейбористской партии, а потом приведшего ее к власти в 1997 году, многие воспринимали как преддверие нового кризиса. «Сама скорость, с которой эта идеология достигла успеха, свидетельствует о слабости ее корней в обществе», констатирует один из левых комментаторов35. «Новый лейборизм» возник не в результате долгого и сложного процесса переосмысления стратегии, а был следствием деморализации левого движения и работы средств массовой информации.
Триумф «нового лейборизма» на выборах 1 мая 1997 года, как и предшествовавшие ему успехи левоцентристского блока в Италии, победы пост-коммунистических партий в Литве, Польше, Венгрии и т.д. - великолепное доказательство того, что «новый реализм» оказался эффективным средством борьбы за власть. Однако большинство избирателей во всех перечисленных случаях голосовало в сущности не за политику, предлагаемую левыми, и даже не против правых, а прежде всего за перемены. А перемены - это как раз то, чего «новый реализм» принципиально не желает предложить. Его смысл в преемственности по отношению к побежденным правым. Чем больше надежд порождает победа ТАКИХ левых, тем глубже и драматичнее потом разочарование.