К началу ХХI века мы столкнулись со всеобщим кризисом рационализма. Потеря веры в прогресс означала, что рухнули и прежние представления о смысле истории. Но появилась растущая потребность найти в истории новый смысл, пусть даже иррациональный.
В этом плане «новая хронология» Фоменко, конспирология или политтехнология суть разные симптомы одной и той же болезни.
К счастью, наваждение не может продолжаться бесконечно. Реальность оказалась сложнее и противоречивее, чем полагали прогрессистские мыслители XIX века, но при всей своей ограниченности они были несравненно ближе к пониманию жизни, нежели сегодняшние властители дум. То самое столкновение с жизнью, которое подорвало веру в европейский рационализм, ежедневно наносит удар по новой политической мистике, независимо от ее идеологического оттенка.
В основе теорий заговора и политтехнологического мышления лежит глубоко консервативный взгляд на вещи, глубокая уверенность, что мир невозможно изменить коллективным, открытым и сознательным действием, а по большому счету невозможно изменить вообще. Если политика - это кукольный театр, то единственная ее цель состоит в том, чтобы сменить кукловодов.
История свидетельствует о другом. У политики есть содержание. Массы вполне способны осознать смысл своих действий и организованно отстаивать свои интересы. Если бы дела обстояли иначе, не было бы ни революций, ни реформ, ни демократических преобразований.
История создается усилиями множества людей, действующих разрозненно, а порой и нецелесообразно. История может быть трагичной, но она оставляет шанс для свободы.
И каждый из нас, кто, отвергая наваждение, начинает делать критические выводы на основе индивидуального и коллективного опыта, уже становится потенциальным творцом истории.
© 2007-2009 «Русская жизнь»
ОТПОВЕДЬ РАЗОЗЛЕННОГО «МОЛЧУНА»
В течение почти всего марта в Греции продолжались забастовки, демонстрации и массовые волнения. Мусорщики отказывались вывозить мусор, электрики веерно отключали электричество в жилых домах, а банковские клерки прекращали обслуживать клиентов.
И всё это безобразие пользовалось, судя по опросам, поддержкой 80% населения, терпеливо сносившего бытовые неудобства, поскольку граждане не видели другого способа остановить голосование по пенсионной реформе в парламенте. Оказалось однако, что правящим кругам равно безразлично и мнение большинства избирателей, и их страдания. Под вой народного негодования парламент утвердил вызвавший массовую ярость закон.
Скорее всего, это правительство и этот парламент не переживут следующих выборов, хотя до голосования далеко, а механизм либеральной демократии устроен так, что порой непопулярным кабинетам, заслужившим всеобщее отвращение, удается продержаться дольше, нежели иным диктаторам, обожаемым своими подданными.
Однако, всё-таки, почему такой накал страстей?
Пенсионные реформы продолжаются на Западе больше полутора десятилетий, и вот какой парадокс: чем более активно и успешно проводится реформа, тем быстрее система погружается в кризис. В конце XIX века, когда в Германии были разработаны принципы современной пенсионной системы, в основу её был положен принцип солидарности поколений.
Иными словами, из отчислений работников выплачиваются взносы в пенсионный фонд, который, в свою очередь, платит деньги вышедшим на пенсию людям. А когда нынешние работники выйдут на пенсию, их будут содержать на взносы следующего поколения. Правда, взносы работников составляют лишь часть фонда - его также пополняют из своих средств правительство и предприниматели.
Данная система прекрасно функционировала в большинстве развитых стран мира до конца 1980-х годов, когда неожиданно все заговорили об её кризисе. В западных государствах, правда, кризис выразился не в том, что старики перестали получать пенсии или пенсии эти стали недостаточными для жизни, а в сложных и запутанных объяснениях политиков и публицистов, подкрепленных неубедительными статистическими выкладками.
Суть этих рассуждений состояла в том, что из-за демографического кризиса рождаемость упала, а продолжительность жизни тем временем выросла. В итоге пенсионным фондам грозит банкротство, уменьшающееся число работников не может содержать растущее число пенсионеров.
С экономической точки зрения это примерно то же самое, как утверждать, что Европе в ХХ веке неминуемо должен был бы грозить голод, поскольку число людей, занятых в сельском хозяйстве, уменьшилось, а городское население выросло. Иными словами, демонстративно игнорируется рост экономики вообще и рост производительности труда в частности. Если раньше требовалось, скажем, три работника, чтобы прокормить одного пенсионера, то при современном уровне развития производства вполне достаточно и одного работника.