Агнес Рескер не могла долго оставаться в тени даже в столь щекотливой ситуации.
– И зачем я только сюда приехала?! – драматически вопросила она.
Тобермори незамедлительно откликнулся:
– Судя по тому, что вы вчера говорили миссис Корнетт на площадке для игры в крокет, вы приехали сюда поесть. Вы отзывались о Блемли как о скучнейших людях из всех, с кем знакомы, но при этом сказали, что они достаточно умны, чтобы держать первоклассного повара. В противном случае им было бы трудно пригласить кого-нибудь во второй раз.
– Неправда! Я взываю к миссис Корнетт!!! – в замешательстве воскликнула Агнес.
– Потом миссис Корнетт повторила ваши слова Берти ван Тану, – продолжал Тобермори, – и при этом сказала: «Этой женщине впору участвовать в голодном походе; за сытное четырехразовое питание она куда угодно отправится», а Берти ван Тан на это сказал…
На этом месте рассказ, к счастью, оборвался. Тобермори увидел, как большой желтый Том из дома приходского священника пробирается по кустам к конюшне. Он пулей вылетел через французское окно.
С исчезновением своего чересчур блестящего ученика Корнелиус Эппин попал под град горьких упреков, тревожных расспросов и обеспокоенных заклинаний. Ответственность за создавшееся положение лежала на нем. И он должен был воспрепятствовать тому, чтобы оно не стало еще хуже. Может ли Тобермори передать свой опасный дар другим котам? – таков был вопрос, на который ему пришлось ответить. Возможно, отвечал он, Тобермори и обучит своему новоприобретенному умению приятеля из конюшни, но едва ли у него будет более широкий круг последователей.
– Может, – сказала миссис Корнетт, – Тобермори и редкий кот и домашний любимец. Но я уверена, ты согласишься, Аделаида, что и с ним, и с котом из конюшни лучше без промедления покончить.
– Вы ведь не думаете, что я с удовольствием провела последние четверть часа, не так ли? – с горечью произнесла леди Блемли. – Мы с мужем очень любим Тобермори – во всяком случае, любили его до того, как в нем не поселили это ужасное умение. Конечно же, единственное – это как можно скорее с ним разделаться.
– Можно добавить стрихнину в те объедки, которые он получает на обед, – предложил сэр Уилфрид, – а кота из конюшни я сам утоплю. Кучер очень опечалится, потеряв своего любимца, но я ему скажу, что у обоих котов завелась весьма заразная форма чесотки и мы боялись, как бы она не передалась собакам.
– Но мое великое открытие! – протестующе воскликнул мистер Эппин. – После стольких лет исследований и экспериментов…
– Вы можете экспериментировать с овцами на ферме, за которыми должным образом присматривают, – сказала миссис Корнетт, – или со слонами в зоологическом саду. Говорят, у них высоко развит интеллект, и еще они известны тем, что не бродят по нашим спальням и под стульями.
Архангел, восторженно возвестивший о втором пришествии, а затем узнавший, что оно непростительным образом совпало с регатой в Хенли и должно быть на неопределенное время отложено, едва ли мог впасть в большее уныние, чем Корнелиус Эппин, прекрасному достижению которого был оказан такой прием. Общественное мнение, однако, оказалось против него. По правде, если бы был проведен опрос, крепкое меньшинство, вероятно, голосовало бы за то, чтобы и его включить в список посаженных на стрихниновую диету.
Несовершенное расписание поездов и с трудом сдерживаемое желание увидеть, что дело будет доведено до конца, воспрепятствовали немедленному разъезду гостей, однако ужин в тот вечер не стал событием светской жизни. Сэру Уилфриду пришлось довольно трудно с котом из конюшни. А потом и с кучером. Агнес Рескер нарочито ограничила свою трапезу кусочком сухого торта, который она отгрызла с таким видом, будто это был ее личный враг, тогда как Мейвис Пеллингтон в продолжение ужина хранила мстительное молчание. Леди Блемли поддерживала то, что ей казалось течением беседы, но взгляд ее все время был прикован к двери. На буфете стояла тарелка, полная тщательно отобранных кусочков рыбы. Уже подали сласти, пряности и десерт. А Тобермори так и не появился ни в столовой, ни на кухне.
Погребальный ужин прошел весело, если сравнить его с последующим бодрствованием в курительной комнате. Еда и питье служили хоть каким-то отвлечением и скрашивали охватившее всех смятение. О бридже не могло быть и речи при всеобщей напряженности и нервозности, а после того, как Одо Финзбери исполнил для скованной публики скорбную версию «Мелизанды в лесу», от музыки молчаливо решили воздержаться. В одиннадцать слуги отправились спать, объявив, что маленькое окошко в' кладовке, как обычно, оставлено Тобермори для личного пользования. Гости упорно перелистывали пачку свежих журналов и постепенно перешли к «Библиотечке бадминтониста» и подшивкам «Панча». Леди Блемли периодически навещала кладовку, всякий раз возвращаясь с видом вялой угнетенности, предупреждающим расспросы.
В два часа тишину нарушил Кловис:
– Сегодня он не появится. Наверное, сидит в редакции местной газеты, где диктует первый отрывок из своих воспоминаний. Публикация станет событием, это точно.
Внеся таким образом свой вклад во всеобщее оживление, Кловис отправился спать. Остальные гости стали по очереди следовать его примеру спустя длительные промежутки времени.
Слуги, разносившие ранним утром чай, давали однообразный ответ на один и тот же вопрос. Тобермори не возвратился.
Завтрак, если его можно назвать таковым, явился более неприятным мероприятием, чем ужин накануне, однако, прежде чем он подошел к концу, ситуация прояснилась. Из кустов был принесен труп Тобермори, где его незадолго перед тем обнаружил садовник. Судя по укусам на горле и желтой шерсти, обмотавшей его когти, было очевидно, что он пал в неравном бою с большим Томом из дома приходского священника.
К полудню большая часть гостей покинула Тауэре, и после ланча леди Блемли пришла в себя настолько, что написала чрезвычайно недоброжелательное письмо приходскому священнику, сокрушаясь о потере своего драгоценного любимца.
Тобермори оказался единственным способным учеником Эппина, и судьба распорядилась так, что у него не было последователей. Спустя несколько недель в Дрезденском зоологическом саду слон, не обнаруживавший прежде признаков раздражительности, разгневался и убил некоего англичанина, который, по-видимому, дразнил его. В газетах сообщалось, что фамилия жертвы то ли Оппин, то ли Эппелин, но имя называлось подлинное – Корнелиус.
– Если он пытался обучить бедное животное неправильным английским глаголам, – сказал Кловис, – то получил по заслугам.
ТИГР МИССИС ПЭКЛТАЙД
Миссис Пэклтайд решила, что ей доставит удовольствие, если она пристрелит тигра. Это вовсе не означало, что на нее вдруг снизошла страсть к убийству или будто она почувствовала, что оставит Индию в большей целости и безопасности, чем нашла по приезде, если на миллион жителей станет одним диким зверем меньше. Побудительным мотивом к тому, чтобы принять столь неожиданное решение, явилось то обстоятельство, что Луна Бимбертон пролетела недавно одиннадцать миль в аэроплане, ведомом авиатором-алжирцем, и только об этом теперь и говорила. Этому с успехом можно было противопоставить лишь тигровую шкуру, добытую лично, а также обильный урожай снимков в газетах. Миссис Пэклтайд мысленно уже обдумала, как она устроит ланч в своем доме на Курзон-стрит специально в честь Луны Бимбертон, повесит шкуру тигра и только о нем говорить и будет. Она также явственно воображала брошь из тигриного когтя, которую собиралась поднести Луне Бимбертон ко дню рождения. Миссис Пэклтайд была не исключением в мире, которым, как полагают, правят голод и любовь. В своих действиях и поступках она руководствовалась главным образом неприязнью к Луне Бимбертон.