Лицо Клауса изменилось, как будто он потерял последние остатки уверенности. Он посмотрел на Сина с недоумением, брови его нахмурились, глаза стали более напряженными. Руки и плечи напряглись, словно он не знал, что делать. В его глазах читалось какое-то беспокойство, а лицо выражало смешанные чувства от удивления до недовольства. Видно было, что он пытается понять, но что-то в ответах Сина заставляло его чувствовать себя неуверенно.
Наконец, буквально через минуту уста Густавсона разомкнулись. Он долго думал, стоит ли говорить кому-то об этом, но сейчас не было причин скрывать то, что он таил внутри себя целые годы. Ему давно хотелось кому-то раскрыться, и лучшего момента, чем этот, было просто не найти.
— Всю свою жизнь, Син, я живу в страхе. С самого детства я боюсь всего, чего только можно, но больше всего меня пугают две вещи — твой отец и неизвестность, и первого я боюсь настолько, что даже никогда не задумывался о том, чтобы ему противостоять. Любой другой нормальный человек на моём месте уже давно бы начал сопротивляться его гнёту и контролю, но я… я обыкновенный трус, Син. В те моменты, когда мне нужно было защищать своих друзей, я стоял в стороне и смотрел, как они погибают, и в те моменты, когда мне нужно было закричать, я молчал. Мне казалось, что, если я буду ему полностью подчиняться, моя жизнь будет в полной безопасности. Мне даже в голову не могла прийти мысль перечить твоему отцу даже в самых незначительных моментах — вот настолько я его боялся и боюсь до сих пор, — со слышимой болью в голосе говорил Клаус, приковав к себе всё внимание собеседника. — Его силы поистине ужасают, как и его методы достижения успеха. Когда-то я хотел бороться с ним, но моё желание быстро улетучилось, когда на моих глазах буквально казнили одного из моих лучших друзей, и случилось это по моей вине. С тех пор я дал себе слово, что не стану бунтовать против него, дабы больше никто не стал его жертвой — я избрал эту роль для себя, и за всё это время я настолько ей проникся, что полностью вжился в неё. Но знаешь… друзья от этого умирать не перестали. Каждый год я терял дорогих мне людей, и сделать с этим ничего не мог! Почему? ДА ПОТОМУ ЧТО Я — ТРУС! У МЕНЯ НЕ БЫЛО НИ ДУХА, НИ СМЕЛОСТИ, НИ СИЛ ОБЪЯВИТЬ ВОЙНУ ДИРЕКТОРУ! — прокричал эмоционально он, но через мгновение тут же успокоился. — И мне казалось, что остальные испытывают точно такие же чувства к этому человеку, и что никто не решит пойти против него. А потом… потом я вспомнил тебя, Син — человека, которого так сильно ненавидел все эти годы. Мой разум решил винить тебя, ведь постоянно винить только себя — такое себе решение. Только ты на моей памяти смог поднять бунт и даже победить. Я считал это невозможным, — теперь на скамью присел уже линчеватель, ибо на ногах уверенно стоять он уже не мог. — Пока я постоянно подчинялся и вёл себя послушно, ты делал то, о чём я когда-то мечтал. Лишь за один день ты смог получить свободу, которая всем нам в комплексе могла только сниться. И я ненавидел тебя за это. Всем, сука, сердцем! «Почему именно он? На его месте должен быть я! ЭТО ДОЛЖЕН БЫЛ БЫТЬ Я!», — эти мысли каждый день разрушали мой разум, заставляя осознавать, что я слаб не только телом, но и волей. Каждый грёбанный день я чувствовал себя все бесполезнее и никчёмнее. Мой страх перед директором рос, как огромная тень, затмевая все мои мысли. Я терял веру в себя, чувствовал, что становлюсь всё мельче и бесполезнее. Чем больше я подчинялся, тем больше терял свою личность. Жизнь становилась бесполезной исключительно из-за моего трусости и страха, но винил я в этом только тебя, ибо ты показал мне пример того, как всё могло бы быть, если бы я просто один раз решился сделать то, о чём мечтал.
Густавсон затих. Внутри него бушевали чувства и эмоции, которые в любой момент могли выбраться на волю, но парень как-то умудрялся держаться. Ему было больно, неприятно и просто ужасно, но он считал нужным рассказать всё это, чтобы справиться со страхом, что уже долгое время царствует его телом, душой и разумом.
— И я считал тебя виновным во всех моих бедах вплоть до той ночи, когда чуть не убил тебя. Ты бы знал, как я внутри ликовал, когда смог уничтожить тебя. Я был сильнее тебя! Умнее тебя! Моё желание отомстить вот-вот должно было сбыться, но кое-что пошло не так. Понимаешь, всё это время я считал, что ты, пожертвовав всеми нами и своими друзьями, наслаждаешься жизнью по полной, и меня терзала зависть, что с каждым годом всё больше и больше мотивировала меня отомстить тебе. И вот, когда я занёс клинок над твоей головой и хотел завершить начатое, я осознал, что всё не совсем так, как мне представлялось. Как минимум, ты не был похож на человека, который наслаждается жизнью и всем тем злодейством, что совершает. Нет, передо мной в тот момент был парень, что испытал не меньше боли, чем я, а то и больше. Но что больше меня поразило, так это то, что ты не боялся смерти — ты был к ней готов, и ты ждал её. Разве это нормально для человека, что получил свободу и наслаждается жизнью? Такой человек бы не желал умереть, но вот в твоих глазах я увидел совершенно иное, и именно этот момент поселил семя сомнения в мою душу. В тот момент… я больше не хотел твоей смерти. Это странно, не правда ли? — грустно улыбнулся Потрошитель. — Долгие годы я жил мечтами о том, как отомщу тебе за то, что ты заставил нас всех страдать, и когда у меня появился для этого шанс, я отказался от задуманного. Мне кажется, уже в тот момент я увидел в тебе то, что никогда не было у меня — смелость, решимость и возможность победить Директора.
Линчеватель прикрыл лицо руками. Сказать всё это было для него невероятно трудно, но он справился. Оставалась лишь небольшая часть, которую ему нужно было озвучить, чтобы полностью закончить свой монолог, и в тот момент он собирал свои последние силы, чтобы закончить сей рассказ.
— Опустив руку, я решил оставить тебя умирать — у меня не было ни сил, ни желания заканчивать дело. Мне казалось, что ты должен был умереть от полученных травм и ранений, но ты снова удивил меня, Син — ты выжил. Вновь сделал то, что я считал невозможным. Это… сильно ударило по моему внутреннему миру, который был построен на страхе, сомнениях и моей уверенности в том, что подчинение — лучший путь, который я могу себе позволить. А потом… потом я вновь увиделся с Директором, и он сказал мне, что я ему больше не нужен. Я… свободен, — подросток улыбнулся, а на его глазах появились слёзы, что через мгновение начали медленно скатываться по щекам. — Я… я всё-таки смог стать свободным. Спустя столько времени… свободен.
Потрошитель остановился и начал вытирать слёзы с глаз и щёк. Син отреагировал на это с пониманием, ибо понимал, насколько важен для его собеседника был этот момент. Злодей и сам часто проливал слёзы, потому для него это не было никаким признаком слабости. Скорее, это было то проявление эмоций, которое Айкава уважал. В конце концов, не каждый решится заплакать перед другим человеком, выставляя себя с такой стороны.
— Первое время я был рад этой свободе. Большую часть своего времени я проводил с Клэр — девушкой, с которой познакомился на вступительных экзаменах в геройскую академию. Мы с ней ходили на свидания, веселились и разговаривали обо всём, о чём только можно. Райская жизнь, не правда ли? — грустно ухмыльнулся Клаус. — А потом до меня начало доходить, что Директор с самого начала планировал использовать меня для того, чтобы полностью завладеть твоим разумом. Не спрашивай, как я это понял — я очень хорошо знаком с его причудой, а также с ходом его мышления, что и привело меня к нужному ответу. Оставалось лишь понять, почему он прибегнул именно к таким методам, ибо, следуя моим представлениям, он мог взять под контроль любого, кого пожелает. Это натолкнуло меня на мысль, что ему что-то мешало сделать это с тобой, и для того, чтобы сломать эту своеобразную преграду, ему нужен был я и наша схватка. Получив нужное, он просто избавился от меня, ибо моё участие в его планах больше не предполагалось, а это привело меня к главной мысли — всё это время я был для него лишь инструментом, что сможет помочь ему заполучить тебя. В его глазах у меня не было большей роли, чем эта.