— А на десерт у папы будут берлинские пиро-о-ожные и ваш дя-я-ядя! — тянет Фролов, сосредоточенно прикусывая язык. — Жуй-жуй, глотай-не мечтай! Смотри, брателло твой уже поильником свистит! Что у нас, кстати, на «попить»?
— Компотик! — Дима убирает прядь пепельных волос за ухо и встаёт из-за стола. — Мясо с картошкой могу подогреть, а то… у нас вино осталось недопитое.
— Фруктами закушу и… тобой… — и без того хрипловатый голос мужчины срывается на интимно низкий будоражащий рык. Дима чуть вздрагивает и проводит себе по руке: золотистые волоски дыбом по всей коже, в паху томно, тяжело и… Тёмные серые глаза Николая магнитом тянут, а тело помнит плен сильных больших рук, хочет большего, по-взрослому горячего. Желание довериться Николаю сильнее слишком острое, но убегать поздно, особенно когда понимаешь, что залипаешь на этом человеке и бьёшься бабочкой в паутине. Митя смотрит на Коляна, и тот взгляд мальчишки ощущает почти физически. Глупый одуванчик! Мужик на буровой томился без секса почти два месяца, а милый дурачок напротив сидит и, похоже, не догоняет, какой пожар у Фролова в груди и штанах.
Колян поиграл бровями в сторону Митьки, тот смутился и быстро встал мисочки полоскать. Убедившись, что близнецам в стульчиках хорошо и компот не допит, Фролов подкрался к юноше. Ох уж эти тонкие бедра и худенькая спина! Коля прильнул губами к выступающим шейным позвонкам, ладони положил на…
— Мить, ты чего такой худой?
— Я — стройный! — говорит парень. — Таким родился. Ем я хорошо, сам видишь. Я в маму.
— В маму, говоришь… — вот это захват! Всё нутро скручивается в тугой узел. Ни слова больше не говоря, Колян вжимается каменным стояком в задницу мальчишки, чтобы он почувствовал — это перестаёт быть простыми заигрываниями и лёгкими нежностями. Страсть не затухает, а разгорается сильнее, выжигает изнутри. Митьке впору бы испугаться такого напора, но парень впитывает каждый импульс большого напряжённого горячего тела сзади.
…Что так на раз меняет нас?
Что вызывает этот странный экстаз?
В действиях нет логики — резонанс.
И глушит разум эйфории газ…
Фролов гладит Митьку по бокам, словно втирает в него свой жар, свой запах. Что-то в животном жанре, если пометить, то это станет своеобразным клеймом. И наконец-то, как отзвук, как ответ на все старания доминанта, дрожь по тонкому телу слабого и тихое покорное постанывание.
…Я головой по тебе теперь точно тронут,
Всё, что было до тебя, из памяти стёрто.
Я весь, как нерв, как оголённый провод,
Стал в мире без тебя воздух спёртым…
Колян шепчет Мите на ухо: понимает ли пацан, к чему всё идёт. Худенькие плечи чуть поднимаются, потому что глуховатый голос взрослого мужчины гонит по коже новые порции дрожи. Ладонь Николая ныряет под тенниску и ложится на впалый живот Митьки, чуть двигаются пальцы от пупка и ниже… едва-едва под поясок штанов. Фролову кажется, что воздух в маленькой кухне наэлектризован до состояния взрыва от одной лишь искры…
Вы можете описать безумное желание? Желание обладать здесь и сейчас, желание, которое просто не поймёт и не примет отказа? Помогите мне, я же теряюсь в словах…
…Оплавлен каждый нерв мой и обнажён твой стыд,
Согласие твоё в моей ладони дрожит…
Твои лопатки, словно маленькие крылья… и я в бессилье…
Получили мы то… чего не ждали и не просили…
Миска выскальзывает из тонких пальцев пацана и с плеском падает в раковину с водой. Его обдает фонтаном брызг, он вскрикивает, словно это кипяток или обжигающий ледяной дождь.
— Тенниска… мокрая… теперь… — Митька поворачивается к Фролову, на милой румяной мордахе тоже капли.
— Снимай! — это прозвучало, как приказ, резким хлопком.
Юноша просто вскидывает руки вверх, и Николай сам тянет с него тенниску, но замирает над закрытым тканью лицом Митьки; потом жадно целует в ямку полуоткрытого рта, выдыхивает имя, сильно запрокидывая голову пацана.
…До тебя я гулял безбожно, неосторожно,
Деньгами решал проблемы сложные,
Меч вкладывал не в те ножны,
Но считал, что мне по жизни всё можно…
— Стой, не шевелись, Дима…
Колян завороженным взором смотрит на неподвижно замершую статую, которую сам и изваял, с чистой белой кожей, на собравшиеся от возбуждения в сморщенные комочки соски. Природный опаловый цвет и текстура Митиной кожи подобны цветочным лепесткам. Таких славянских отроков в гаремах мучили персидские султаны, не зная, как ещё отомстить за свою безумную страсть к этим светлым волосам и голубым глазам.
— Коля… да сними ты с меня… её, — молит Митька, — и руки отпусти! Тут дети… Мне стыдно!
Фролов выныривает из безумного омута, дышит часто и глубоко. Ещё бы чуть-чуть и… Сзади Никита издаёт громкий свист пустым поильником и швыряет бесполезную посудину на пол. Так клип с рейтингом 18+ близнецы навернули за милую душу, даже не пискнули. Митька в задранной до груди тенниске бросается поднимать зацокавший по полу стакан. И напряжение сходит на нет, словно рассеивается густой туман.
…Не говори, что я какой-то особенный.
Нет у меня ни стыда, ни совести!
И рядом с тобой каждый вздох тот ещё,
И мне нравятся твои смущённые неловкости…
Колян помогает притихшему Димке отнести расшалившихся сытых малышей в комнату. Там они стелют на старенький, затёртый до проплешин палас толстый плед и кладут на него детей. Никита сразу же ловко становится на четвереньки и садится. Даниил, посасывая кулачок, валяется на животе. Фролов ложится на самом краю пледа, вытягиваясь всем телом: он такой длинный, почти во всю гостиную. Митька залипает на этот рост, глядя сверху вниз.
…В голове бьются плохие мысли в бессилье…
Ты остановиться меня попросил.
А мне грезилась победа насильная.
Что удержал от падения вниз… спасибо тебе…
Юноша быстро осуществляет побег в спальню за игрушками, но что-то подступает уже к самому горлу. Митя бросается за шкаф, влипая в самый тёмный душный уголок квартиры, и рука его безвольно ныряет в штаны. Сгорая от стыда, он облизывает ладонь и судорожно толкается в неё изнывающим членом. Его распаляет близость Коли, да, их разделяет всего лишь тонкая стенка. Об одной мысли о Фролове пацана настигает острый быстрый оргазм, и он впивается зубами в предплечье, вжатое в стену, чтобы вместе с семенем не выплеснуть наружу надрывный тонкий сладкий вопль.
— М-м-м-мах! — Митя хватает старую пелёнку близнецов, сгорая от стыда, спешно вытирает «следы преступления», сильнее приоткрывает створку шкафа, чтобы аромат хранящихся там детского мыла и кондиционера для белья передавил резковатый запах спермы.
— Дим, ты там уснул, что ли? Они у меня уже часы по винтику разобрали! — кричит Колян, а голос словно сразу касается ушей и всей поверхности кожи. Митька набирает полные руки игрушек и тащит их в большую комнату. Его радостным писком встречает мелочь, а Фролов — пристально-жадным самцовым взглядом.
Нагрешивший пацан просчитался дважды. Во-первых, опытный мужчина на раз просёк не восстановившееся сбивающееся дыхание Митьки и шальной блеск в его голубых глазах. А второй серьёзный аргумент в подозрении на рукоблудие был оформлен мощным лиловым засосом на бледной нежной коже предплечья. Это что ещё за новости кино?! Колян восхитился: маленький бесстыдник самостоятельно разряжался при наличии в трёх метрах от него неудовлетворённого мужика? Фролов прибрал праведную месть до поры до времени, решив, что это блюдо он подаст-таки холодным, и сделал вид, что ничего не заметил. Дима подуспокоился, пока возился с детьми, как вдруг увидел палево на своей руке. Вспыхнув зарёй на скулах, юноша сбегал и набросил старую кофту на пуговицах. Колян конспирации тихо усмехнулся:
— Замёрз, что ли? Так иди, погрею!
— Тут же батарея перекрыта! — вывернулся Митька, пряча лицо. — Я их сегодня долго купать не буду, попы помою и хватит.