После этого тебя кастрировали, в цветущем возрасте. Руфь отнесла тебя к ветеринару. Тебе оставалось только зализать рану. Твоя боль прошла. А боль Руфи?
Год спустя у нее обнаружили рак, «совершенно случайно», как выразился врач, этим он хотел сказать: обнаружили вовремя. Меня обмануть было нетрудно, но Руфь не обманывалась на этот счет ни одной минуты. Обманчивой была только жизнерадостность, с какой Руфь, казалось, восприняла свою болезнь. Может, так она выражала свое тихое облегчение, что с болезнью уже ничего нельзя было поделать?
Кошка посмотрела на Зуттера. Миска все еще оставалась наполовину полной.
— Пожалуйста, ешь, — сказал он. — Не умирай, кошка.
Вдруг она вздрогнула, тряхнула головой и отвернулась от миски, словно та вызывала в ней отвращение. Задрав хвост, она, будто спасаясь от чего-то, бросилась вверх по лестнице, к урне с прахом Руфи. Вид хвоста ничем не напоминал «повествовательную позу». Зуттер остался сидеть на кухонной табуретке.
Потом он встал, чтобы сварить себе кофе. Хочешь не хочешь, а надо. Собственно, ему совсем не хотелось завтракать, но он знал свои обязанности. Поступать как ты, кошка, мне не к лицу.
Однажды он заснул, дожидаясь в «кресле сказок» действия кофе. А когда проснулся, весь в слезах, то испуганно обнаружил, что прошел целый час. Но во сне он слышал голос Руфи.
— Вы здешний житель? — спросила она.
— А вы кто?
— Великий князь из России, — ответила она. — Раньше я был великий, в прежние времена. А сейчас я хочу вложить свои деньги.
— И что собираетесь приобрести?
— Дом.
— И сколько хотите потратить?
— Пятнадцать миллионов. Недавно я выгодно продал сто пятьдесят душ.
— Так много душа не стоит.
— В России стоит. В России душа почти бесценна.
— Значит, пятнадцать миллионов, — сказал он. — Рублей?
— Разумеется, долларов.
— И на них вы хотите приобрести дом? Но иностранцам в Швейцарии дома не продают.
— Вы будете моим подставным лицом, — сказала она.
— Вашим подставным лицом? А что я от этого буду иметь?
— Вы сделаете это из любви.
— Разве что так, — согласился он. — Какой дом вы хотели бы иметь?
— Дом с привидениями, у меня уже есть несколько таких. Один в Бистрице, Dracula’s Tooth[8]. Другой в Санкт-Петербурге, Rasputin’s Body[9]. И еще один — All Souls Dungeon[10] — в Ясной Поляне.
— Почему все ваши дома называются по-английски? — спросил он.
— Английский повсюду, — ответила она. — Но русский будет всегда.
— Россия побеждена, Россия повержена в прах.
— От этого она только крепнет, — сказала Руфь. — Чем униженнее, тем сильнее. Поверхностный рынок меня не интересует. Я пойду на рынок глубинный.
— В таком случае лучше всего подойдет пещера, — сказал Зуттер.
— Дорогое подставное лицо, в пещерах холодно. А я люблю тепло.
— Великий князь, — сказал он, — у вас слишком много денег. Слишком много для одного дома.
— Верно, — согласилась она. — Тогда мы сможем купить целую цепь домов. Как мы ее назовем? По-английски, пожалуйста.
— Haunted Houses Incorporated[11].
— Это звучит как Romantic Hotels[12]. А должно звучать проще.
— Ghost Enterprises, Ghoulish Delights[13], — сказал он.
— Уже лучше, но звук «h» следует произносить четче. И что, подставное лицо, дадут мне эти дома?
— Душу, — сказал Зуттер, — чистую душу.
— Но что такое душа без комфорта. Не забывайте, души должны чувствовать себя как дома.
— А как вы устроили все в Трансильвании?
— А, вампиры. С ними легко совладать. Dracula’s Tooth всего лишь бордель — и только. В Швейцарии мне хочется иметь что-нибудь более утонченное. Что-нибудь приличное.
— Знать бы, что Ваше сиятельство разумеют под приличием.
— Убийство. Везде одно и то же, друг мой. Люди хотят убивать, но так, чтобы не причинять себе боли.
— И жертвам тоже? — спросил он.
— Этим можно! Да так, чтоб корчились. Но я — я не испугаюсь, если будет столько, что мало не покажется.
Такие разговоры они вели в общественных местах, в ресторанах, залах ожидания, очередях в кассу. Тогда Руфь еще жила у себя дома. Кто вы, спрашивала Руфь, и ему надо было назвать себя — охотником за скальпами или морильщиком тараканов, продавцом душ или работорговцем, жуком-дровосеком или смерчем, тогда она начинала выспрашивать его о той ужасной, богопротивной жизни, которую он ведет. Все было позволено, нельзя было только смеяться; при этом они разговаривали вполголоса и как бы между прочим, так что стоявшим рядом приходилось напрягать слух, чтобы в конце концов убедиться, что перед ними шутники. На Руфь и Зуттера смотрели, как на появившиеся среди бела дня привидения, иногда кто-нибудь хватался за голову, так как качать ею был уже не в состоянии, и, выругавшись вполголоса, уходил прочь.