Я последняя. Тренер по теннису, он же преподаватель гимнастики и географии провожает меня на станцию. Я попрощалась с фрау Хофштеттер, с господином Хофштеттером — училась я неважно. Вот уезжает итальянка, толстогубая, долговязая и прямая, как жердь. Отец — ее точная копия, толстогубый, узконосый, близорукий, глаза-щелочки. Темный костюм в полоску. Он неуклюже пытается поцеловать руку фрау Хофштеттер, вытягивая губы трубочкой. Итальянка в туфлях на низком каблуке, с черными, как вороново крыло, волосами, в сопровождении матери и отца, который несет чемоданы, направляется к такси. Носки отца и чулки дочери на пятках протерлись почти до дыр. Но обувь новая. Эти люди чувствуют себя здесь неловко, они стеснены в средствах, их заботит будущее единственной дочери, долговязой девицы, у которой не видно подбородка, когда она открывает рот, желая что-то сказать. Неизвестно, в какой колледж ее отдадут на следующий год. Для них частная школа в Швейцарии — большое достижение.
Впоследствии мне попалась фотография молодой женщины, похожей на эту итальянку: на снимке она стояла, и было такое впечатление, будто ее подвесили. Разве девушки, чьи лица мы выхватываем на старых фотографиях среди совершенно чужих физиономий, — разве они не могут быть нашими прабабушками? По крайней мере, так кажется нам, проведшим лучшие годы в интернатах. Глядя на эти лица, мы узнаем сестер. В них чувствуется что-то родное: вероятно, это проявление культа мертвых. Все эти девушки, которых мы знали, запечатлелись в нашей памяти, а значит, воспроизвели себя, вернулись в этот мир, дав потомство после смерти. Они устраиваются у нас на лбу, как монахи-столпники, спят на выстроившихся вереницей кроватях. Я снова вижу моих подружек, мне тогда было восемь лет, они лежали в белоснежных постелях, с улыбкой на губах, веки сомкнуты, взгляд блуждает где-то далеко. Мы спали рядом. Кто был в тюрьме, тоже не забывает соседей по камере. Эти лица и насыщают, и пожирают наш мозг, наши глаза. Когда они возникают перед нами, время теряет свою власть. Нас обступает давно ушедшее детство.
В Санкт-Галлене я пересела на поезд до Цюриха, в вагон первого класса. На платформе меня встречал господин Др., мой отец. Он снял шляпу. И мы поехали домой. В гостиницу. Было уже почти лето. А на Пасху здесь было такое же голубое небо, так же вертелся петух-флюгер на колокольне евангелической церкви. Как будто ничего не изменилось. «Bist du zufrieden?»
«Ja, mein Vater». Ты довольна? Да, отец. В наших разговорах тоже ничего не изменилось.
* * *
Год спустя я узнала, что фрау Хофштеттер и ее муж погибли в автомобильной аварии. В кантоне Аппенцелль. Они умерли на месте. Они и их сын. Из наших учителей эти двое умерли первыми. Впрочем, остальные наши учителя оказались долгожителями.
Они ведут размеренный образ жизни, по большей части в местах со здоровым климатом, и можно предположить, что процесс нашего воспитания не подорвал их силы. Возможно, кто-то из них был неравнодушен к одной из учениц. Если наставница увлечется своей подопечной, это нельзя считать предосудительным, ведь трудно себе представить, чтобы, скажем, фрау Хофштеттер после стольких лет самоотверженной, плодотворной деятельности не оказала бескорыстного предпочтения одной девушке в ущерб другой. Наши преподаватели были обидчивы, обида незримо исходила от всего их существа, слышалась в их голосе — с позволения сказать, обида на все человечество. И быть может, именно эта обида делает их хорошими преподавателями.
Когда фрау Хофштеттер спускалась в Тойфен или когда сопровождала нас на концерт в Санкт-Галлен, вид у нее был несколько озабоченный и мрачный, это бросалось в глаза в фойе, где кругом прогуливалось столько народу. Ей становилось жарко, а от этого кровь приливает к щекам. Нос делался блестящим. Конечно, она была не в состоянии наслаждаться музыкой, ведь надо было приглядывать за нами.
Мир, лежавший по ту сторону ограды с надписью «Tchterinstitut», мир, откуда она была родом — как, впрочем, и каждая из нас, — по-видимому, относился к ней не слишком дружелюбно. Даже если обстоятельства складывались самым благоприятным образом, фрау Хофштеттер всегда готовилась к худшему. И действительно, в тот вечер в Санкт-Галлене разыгралась страшная буря. С неба низвергся настоящий ливень. Кругом подпрыгивали градины, и нам пришлось задержаться в городе. Атмосферные драмы всегда были нам на руку, ведь можно было не торопиться с возвращением. А фрау Хофштеттер с бесстрастием приговоренного к смерти вглядывалась в горизонт, в неведомое пространство, откуда каждую минуту могла грянуть катастрофа.