Впервые он увидел женщину десять лет назад. Простуда с кашлем, жалобы на слабость. Рентген грудной клетки патологии не выявил. У доктора сложилось впечатление, что она хотела о чем-то поговорить. Она никогда не смотрела на него прямо, но продолжала бросать быстрые встревоженные взгляды, как будто хотела таким образом приблизить его к себе. Он поговорил с ней, но не завоевал доверия.
Несколько месяцев спустя началась бессонница, затем астма. Тесты на аллергию оказались отрицательными. Астма усилилась. Во время визита она улыбалась, несмотря на болезнь. Круглые, как у кролика, глаза. Она боялась всего, что выходило за рамки болезни. Если кто-нибудь подходил близко, глаза женщины подергивались, как кожа вокруг кроличьего носа. Но на ее лице не было ни морщинки. Он был убежден – состояние женщины есть результат сильного эмоционального стресса. Однако они с матерью настаивали на том, что в их жизни нет проблем.
Два года спустя он случайно узнал всю правду. Был ночной вызов на роды. Женщины-соседки предложили выпить чаю. Одна из них работала на крупной механизированной молочной ферме в ближайшем железнодорожном городке. Девушка-астматик тоже когда-то там трудилась. Оказалось, что у нее был роман с управляющим, работавшим в Армии спасения. Очевидно, он обещал на ней жениться. Затем его охватили религиозные угрызения совести, и он бросил ее. Был ли это вообще роман, или он лишь однажды вечером отвел ее за руку с фермы в свой кабинет с кожаным креслом?
Врач еще раз расспросил мать. Была ли ее дочь довольна, когда работала на молочной ферме? Да, совершенно верно. Он спросил женщину, было ли ей там хорошо. Она улыбнулась из своей клетки и кивнула головой. Затем он прямо спросил, приставал ли к ней управляющий. Она застыла как животное, которое вдруг понимает, что побег невозможен. Ее руки замерли. Голова осталась повернутой. Дыхание стало неслышным. Она так и не ответила.
Ее астма прогрессировала, начались структурные изменения в легких. Сейчас она на гормональной терапии. Лицо стало лунообразным. Выражение больших глаз безмятежно. Но брови, веки и туго натянутая на скулах кожа подергиваются при каждом движении и неожиданном звуке, словно предупреждающем ее об угрозе. Она присматривает за матерью, но очень редко покидает дом. Когда видит доктора, улыбается ему так, как, вероятно, улыбалась бы солдату Армии спасения.
Сначала глубокие воды. Затем божий поток и человеческий. Потом отмели, чистые, но постоянно тревожащие, бесконечно раздражающие этой своей мелководностью, как аллергия. У реки есть изгиб, который постоянно напоминает доктору о его неудаче.
Английское осеннее утро часто не похоже ни на одно другое утро в мире. Воздух холодный. Половицы холодные.
Возможно, именно холод придает особый вкус горячей чашке чая. Хруст шагов по гравию из-за слабого мороза звучит немного громче, чем месяц назад. Пахнет тостами. И на брусочке сливочного масла – маленькие крупинки хлеба от предыдущего нетерпеливого ножа. Снаружи солнечный свет, одновременно мягкий и очень резкий. Каждый лист каждого дерева существует как будто отдельно от кроны.
Она лежала на кровати с балдахином: лицо было пепельного цвета, щеки ввалились. Глаза крепко зажмурены от боли. Она хрипела при вдохе, но еще сильнее при выдохе.
Доктор осмотрел ее, постоял, а затем попросил чашу теплой воды и вату. Когда он ввел морфий в ее предплечье, она слегка вздрогнула. Странно, что, испытывая сильную боль в груди, она вздрагивает от маленького укола. Теплой водой и ватой он смыл капельку крови с ее измученной крупной руки цвета камня или хлеба, цвета, как будто приобретенного от мытья или выпечки.
Затем на той же натруженной руке он измерил артериальное давление. Оно было очень низким. Женщина держала глаза закрытыми, как будто свет, такой мягкий и резкий, давил на них. Она молчала.
Доктор приготовил шприц для еще одной инъекции. Пятидесятилетняя дочь стояла у кровати, ожидая указаний.
Он ввел иглу в вену запястья. На этот раз женщина не вздрогнула. После половины дозы он сделал паузу, держа шприц на складке кожи, будто это перышко, нащупал на шее пульс и оценил склеротические изменения в яремной вене. Затем ввел вторую половину дозы.
Старушка открыла глаза.
– Это не ваша вина, – сказала она очень отчетливо, почти резко.
Он послушал ее легкие. Натруженные загорелые руки, лицо с глубокими морщинами, напряженная шея внезапно уступили место мягкой белой груди. И седовласый сын во дворе с коровами, и дочь у кровати с распухшими лодыжками в домашних туфлях, они оба когда-то от нее кормились. Но всё же мягкая белизна ее груди была как у молодой девушки. Это она сохранила.