– Дак, как что? Знамо, что. Нечисть это лесная гуляет, забавится, – ответил, кряхтя, дед Степан.
– Прям так и нечисть? – отчего-то мне было совершенно весело.
– Духи там всякие лесные, черти.
– А как же совладать с ними?
– Как-как? Знамо как. Ругайся матом на них, да пожестче, вот они и отстанут.
– Матом, значит…
– Ну да. Жуть они нашу брань не любят. Главное, имена их не называть, а то еще больше прибежит.
– А откуда она берется-то, нечисть эта?
– Откуда-откуда? Знамо откуда – от людей. Грешен род людской. Не могут диаволу противостоять, вот и множат силу его. Нечисть – это же души детские некрещеные. Не любили их мамка с папкой, ругали. Пошел такой дитятко за околицу да повесился. Вот тебе и дух лесной буяный или водяник. Али девица какая сносит ребеночка по глупости да по молодости, а мамке-то признаться страшно – засечет. Вот и придавит она его, едва родившегося. То, знать, кикимора будет. Существо безвредное, но уж больно суетливое.
Я невольно вспомнил свое утрешнее видение. Уж не кикимора то была?
– Или, вот, любит у нас народ чертыхаться, – продолжал дед Степан. – Даже фильм такой есть. «Бриллиантовая рука» называется. Кричит он там: «Черт побери! Черт побери!», а черт-то он ведь не глухой. Он все слышит. Взрослого, конечно, не утащит, а вот ребенка, которого мамка ко всем чертям послала, заведет в чащу лесную подальше да заморит. Вот тебе и новый чертенок на службе у козла.
– Ну а эти, лешаки, лешие. Они откуда берутся? – я очень жалел, что мой походный блокнот остался в доме у Дениса, в моей куртке, которую отправили в чистку, и старался запомнить каждое слово деда Степана, так как оно было на вес золота для моей диссертации.
– А леший он, милок, в лесу один. Он тут хозяин. Все в лесу ему подвластно. И ветер, и растения, и живности всякие, и воды болотные. И сам он обличия меняет как хочет. То вороном предстанет, то собачиной черной, то мышкой-полевкой. А может и человеком. Идешь, бывало, по грибы в лес. Далеко зайдешь, подремучей, а навстречу мужичок. Невзрачный такой, в пиджачке. Вроде бы откуда ему взяться? И деревень тут нет кругом, и со своей всех знаешь, а он откуда-то взялся. Идет тебе такой навстречу, улыбается. Кивнет еще в знак приветствия. А вслед ему смотришь, а у него из-под пиджачка-то хвост до самой землицы. Волочится, листву прибирает. То и есть леший. За порядком тут смотрит. Как бы не навредил кто его хозяйству. Вон сегодня в самом конце видел, кто из леса вышел?
– Нет.
– А почувствовал?
Я вспомнил тяжелый влажный воздух и кивнул.
– Вот! То тоже леший был. Не нравимся мы ему.
– Вот откуда вы все это знаете, дед Степан? – смеясь, спросил я, как вдруг он поднял руку и заставил меня замолчать.
Я взглянул вперед, стараясь определить, что же его так насторожило, и обомлел. Мы вышли на ту же поляну, с которой ушли. Сомнений быть не могло. Те же деревья. Те же травяные болотные кочки посередине. Даже небольшая, еще не затянувшаяся ряской черная круглая лужица на месте, где утонул внедорожник.
– Черт! – выругался Денис.
– Дениска, – прикрикнул на него дед Степан. – Прекрати! Мало ты тут дел набедокурил? Всю деревню под монастырь подвел. Семью сгубил. Друга закадычного в трясину тянешь, а все не уймешься. Все характер свой упрямый показываешь.
Я невольно оторопел от такого напора, но Денис среагировал совершенно неожиданно. Вдруг как-то весь поник, ссутулился и тихо пробормотал:
– Да ладно, дед Степан, погорячился я.
– То-то и оно, погорячился, – недовольно проговорил дед Степан. – Скидывайте портки.
Он стал снимать с себя одежду и начал так ругаться, как я при всем своем культурологическом образовании еще никогда не слышал.
– Что встали? Скидывайте портки, выворачивайте наизнанку. Не пустит иначе леший. Так и будем плутать, пока не сгинем.
Мы послушно начали скидывать с себя одежду и выворачивать ее наизнанку. С рубашкой и курткой я справился легко, а вот со штанами пришлось повозиться. За разговорами я совсем забыл про ногу, а она тем временем распухла настолько, что растянула штанину, как борта резиновой лодки.
– Режь, – сказал мне Денис, протягивая нож.
Я надрезал штанину, и дальше она уже разошлась сама, обнажая ужасное зрелище. Сама нога превратилась в большой бочонок, а из-под бинта, которым я слегка прихватил рану дома у Дениса, вверх по ноге разбегались страшные черные вены-извилины.
– Времени осталось мало, – проговорил дед Степан. – Пошли.
И мы пошли, накинув сверху нашу одежду шиворот-навыворот, куда-то прямо через лес. Идти с каждым шагом становилось все труднее и труднее. Нога наливалась свинцом и ступать на нее стало совершенно невозможно. Я сломал какой-то большой черный сук и приспособил его вместо костыля. Это на некоторое время спасло ситуацию, но потом я вновь упал без сил. Я почувствовал, как Денис подхватил меня на руки, словно ребенка и понес, укрывая плечом от хлестких ветвей. Потом я полностью потерял сознание.