- Да, черта с два! Я еду в банк. Завтра к вечеру духу вашего тут не будет!
Собеседник ничего не ответил. Он продолжал делать наброски. Лишь словами стал подкреплять движения, совершаемые кистью.
- Вот наша улочка, а вот и трамвай. Люблю трамвай – он есть какая-то городская утонченность.
Один из визитеров, любопытствуя, заглянул ему через плечо. Луч света, отраженный от его одежды скользнул по картине.
- Ах, как вы удачно это сделали, любезный! Игра света, именно в таком исполнении, очень подойдет этой картине. Я непременно запомню и учту ваш вклад.
- Но вы здесь продолжили парк, а на этом месте стоит дом?
- Вы невнимательны. Дом я просто размыл. Он есть, но для природного мира, он как нечто инородное. Я бы выразился точнее, временное, как и все люди. Вот видите, я все улицы, где должен быть асфальт, сделал полупрозрачными. Как, впрочем, и людей. Люди, в своем настоящем воплощении, прошу меня извинить, но выражусь понятнее. Люди, подобные вам, для мира природы – непрошеные гости. Уж, извините. Я вообще, сказал бы и сильнее, Творцу в тот самый шестой день, следовало бы взять выходной. Я сказал бы еще сильней, я лично, проклинаю этот шестой день, в который Он ничего иного и не сделал, кроме, как испакостил землю.
Да, думаю, Дмитрий Александрович так эту картину и назовет: «Непрошеные гости».
Картина четвертая. Обрамление для картины
Гости вышли, вылетели подобно газетным обрывкам во власти сквозняка. Вылетели озадаченные. А Дмитрий остался со своим собеседником один на один. И тоже, сказать, озадаченный. Но он даже и определиться-то для себя не мог, что именно было для него страшней – те гости или этот, возможный компаньон. Он всю встречу, целиком и полностью, так с отвисшей челюстью и прокрутился на пятках. То, раскручиваясь в одну сторону, чтоб глянуть на гостей, то в другую, чтоб возможную от них защиту узреть, или, чтобы устрашиться. Да и устал, немало потрудился, чтоб понять смысл сказанного этим, вдруг появившимся странным приятелем. И да, приятель этот его пугал.
- Ты что-то вымотано выглядишь,- заявил тот сразу, как только остались они одни,- не спал всю ночь?
Но Дмитрий лишь плечами пожал.
- Я честно сказать, думал тебя уж не увидеть. Или нет, думал, что это был сон. Нет, надеялся.
- Что есть сон? Что есть жизнь? Что есть смерть? Сказал бы мне кто-то, в чем здесь разница.
Проговорил тот, почесал бороду, и лишь улыбнулся своей странной разноглазой улыбкой, да и отвернулся, выглянул в окно, смотреть, очевидно, на то, как выходили гости. А Дмитрий принялся в карманах джинсов рыться, будто желая там что-то ценное найти. Странная привычка, и бесполезная вовсе – признак сиюминутной нервозности его.
Но собеседник, довольно быстро удовлетворившись увиденным, вернул свой чрезмерно необычный лик в студию обратно. Чем именно он там любовался, было неясно, да, хозяину этой самой студии и не интересно. Он прекратил изучать наполнение штанов, и еле слышно, чем удивив даже себя, произнес:
- Устал я что-то.
Самое страшное в этом было то, что это было правдой. И высказывание это касалось не только сиюминутного его нервного состояния. Дмитрий боролся за выживание свое, выживание себя в этой студии, и самой этой студии вообще. Отчего именно ее хотели у него купить, потом забрать, до конца было ему не ясно. Хотели даже тогда, когда и дела у него шли нормально. Чего уж говорить, когда полетело все к чертям. Ну, хотели, и хотели. А он боролся, и боролся.
Боролся, сражался с этой, только что ушедшей сворой оголодавших ублюдков. И сам себе никогда не хотел признаваться, что устал. Нет, точнее сказать, запрещал. Лишь время от времени находил у себя, где-то в глубине, где-то в теле, спрятанное чувство, что опоздал. Опоздал со всем. Со своим состоянием, со своим становлением, как художник. Со своим становлением, как полноценный житель этого мира. Где-то в глубине души уже ненавистного для него именно этого, как принято считать, цивилизованного мира. Он все чаще отсылался в свою, вдруг становившуюся все более далекой, историю, представляя, как что-то там все же, возможно, надо было поменять. Даже, пребывая в этой маревной мечтательной дымке менял там что-то. И даже пробовал представить, к каким бы изменениям это привело. В той истории, которая до недавнего времени казалась ему, пускай не идеальной, но все равно хорошей. Но последние события, и не малую роль в них сыграли недавние гости, выявили в ней изъян. И эти мысли терзали его. И он, действительно, уже даже от этого тоже уставал.