Картина пятая. Путь и инерция
Он ушел. Положил лишь на стол визитку организатора выставки. И попросил к тому зайти на следующий день в офис для того, чтобы обсудить детали и, конечно же, получить аванс. Такие условия были оговорены им, собеседником из ямы, и каким-то, пока гипотетическим устроителем выставки.
Дмитрий не провожал его. Странно, но он вдруг решил, что продолжает спать. Посмотрел некоторое время на свои черные отпечатки, теперь уже пафосные, в рамке. Они уже не были просто пятнами. Они были теперь самодостаточной картиной, готовые в любой момент сняться с гвоздя, и обнажить что-то.
Теперь они уже играли с ним. Теперь они имели свою реализацию в этом мире. Они уже упали в его память. А память, субстанция она липкая, то, что приняла в себя, не отпустит никогда. Это художник понял, когда решил внезапно, что сможет их растереть. Он подошел к ним, поднял руку, но не смог. Они упали однажды здесь, в студии, в эту стену, своим маленьким зерном и пустили корень. И теперь корень коснулся дна. И питает из него силу. А дно власть имеет над художником теперь. Дно теперь хочет проявить то, что художник прячет.
Дмитрий тряхнул головой, не желая обо всем этом думать. И чтобы развеять охватившее наваждение, решил выглянуть в окно. Решил, что хватит с него черных пятен. Но прежде, взгляд его упал на картину. Ту, что писал в процессе разговора с незваными гостями собеседник. И теперь уже она поразила его.
На ней был изображен вид из окна, улица, что широким треугольным перекрестком разлилась перед домом, но все было показано в виде живой природы. Дома и асфальтные дороги были прозрачными. И дом, что указал один из непрошеных гостей, что стоял напротив, действительно, выглядел еле заметным. Сквозь него, словно зазывая пройти его насквозь, пролегали тропы, поросшие травой, оплетенные цветущими вьюнами. И в его прозрачных стенах застряли, именно таким образом они были изображены во всей красе карикатурного искусства, застряли те самые незваные гости. Они словно могли смотреть на окружающий мир, но не имели возможности к нему прикоснуться.
От этой картины Дмитрию стало не по себе. Она, конечно же, без всяких сомнений исполнена была прекрасно. И заключала в себе какой-то диковинный смысл. И еще она пугала. И художник вдруг понял, чего именно так мало было в его собственных работах. Он так долго ходил, искал. На дно спускался, ведь только же за этим? Возможно, нет. Возможно, и не только. Но к черту все, ибо здесь, в картине этой было то, что он всегда хотел в своих творениях видеть. И этот собеседник странный, в процессе разговора, как бы невзначай, это нечто, некий смысл исполнил, обнаружил, возможно, тот самый камень краеугольный здесь заключил.
Зазвонил телефон, разбил вдруг тишину, заставил художника вздрогнуть. Он посмотрел на номер и слова «Серегина работа» под ним. Минуту пытался сообразить, хотел ли сейчас с кем-то общаться. Но потом быстро двинул по экрану пальцем и принял вызов.
- Ало, Дим!- вещал Серега,- хорошо, что дозвонился, есть работа горячая.
- Работа, горячая?- протянул художник, морщась и потирая спину, и думая скорее о горячей ванне, нежели о такой работе.
- Да. Цемент. Два вагона. Ищу людей. Хочешь, бери своих кого-нибудь. Быстро надо разгрузить. Вагоны пришли и не должны задержаться. Оплата сразу.
- А чего сам?- поинтересовался Дмитрий.
- Не могу, спина.
- А, тоже жизнь ключом.
- Типа того. А чего меньжуешься? Ты ж говорил, что всегда обращаться, и что деньги нужны.
- У меня завтра, вроде как жизнь должна наладиться.
- А, журавль в небе,- протянул Серега.
- Типа того.
- Ну, я журавлями не торгую. Зато синицы качественные. И это не стройка. Ты сам говорил, что собой гадить стены по свинарникам больше не собираешься.
- Да. Ладно,- вдруг согласился Дмитрий.
Серега не стал спрашивать, чего он передумал. Да и Дмитрий вдруг подумал, что даже и сам не подозревает, отчего он принял такое вот решение. Может, посчитал, что новую налаженную жизнь надо заработать. А может в подобную волшебную обратную метаморфозу из грузчика в художника, уже не верил. Скорее уж, из грузчика в бомжа он сможет докатиться. А может, просто оттого, что не выносимо ему стало в своей студии находиться и о картинах этих думать. Именно теперь.