На заднем фоне слышится чей-то голос: «Коннэлли тоже!» — а потом на экране появляется ложка, которая раскачивается как маятник. Стук сердца, бьющегося с размеренностью метронома, или, наоборот, метронома, бьющегося с размеренностью сердца. «Настоящий кофе, который варится моментально!»
Реклама «Нескафе». БК хмыкает. Наверное, старик пил как раз его. Реклама вечерней серии «Шоссе-66». БК смотрит на лицо Джорджа Махариса, играющего в сериале роль База, и как ветер треплет его черные волосы, когда он садится за руль знаменитого красного двухместного «шевроле-корвет». Почему-то он вспоминает, как ему рассказывали, что машина, на которой разъезжают Баз с Тодом, на самом деле светло-голубая. Вроде бы в черно-белом фильме она смотрится лучше, чем действительно красная. Еще одно подтверждение — если кто-то в нем еще нуждается, — что вещи далеко не всегда такие, какими кажутся.
БК снова принимается за работу по освобождению, сильно сомневаясь, что вечером покажут очередную серию «Шоссе-66».
Москва, СССР
24 ноября 1963 года
Квартира на берегу Москвы-реки с видом как на открытках, даже если дует холодный пронизывающий ветер, пахнущий тухлой рыбой. Четыре комнаты, каждая размером с бассейн. Высокие потолки, украшенные золотой резьбой стены, инкрустированные полы, больше похожие на вышивку, чем на мозаику из дуба, сандалового дерева и перламутра. При царе в таких квартирах жили аристократы или крупные чиновники, сейчас — партийные функционеры или ценные перебежчики.
— У Каспара в Минске квартира была в два раза меньше, уж поверь, — говорит Ивелич, показывая Мельхиору квартиру. — И она намного лучше моего дома.
— Я не перебежчик, — хмурится Мельхиор. — И Каспар тоже.
— Да-да, расскажи об этом своему соседу Киму Филби.
Но сейчас Мельхиора больше беспокоит не его новый дом, а спящий человек, прикованный к больничной кровати, которая для надежности стоит в большой клетке из стальных прутьев. Он не просыпается уже двое суток.
— Почему он не просыпается?
— Я не понимаю, — отвечает Келлер, листая записи и нервно перекладывая инструменты с места на место. — Я дал ему прелудин, эпинефрин и метамфетамин. Я даже вколол ему кокаин, причем в количествах, от которых сердечный приступ случился бы и у слона. А у пациента пульс всего десять ударов в минуту! Вы уверены, что не переусердствовали с успокоительным?
— Говорю же, что вообще ничего ему не давал! Он отключился в машине, когда мы ехали к самолету. И с тех пор не просыпался.
— Мельхиор. — В дверях гостиной появляется Ивелич. — Тебе это надо видеть самому.
— Я не выпущу тебя из этой клетки, пока не поймешь, в чем дело, доктор, — говорит Мельхиор, переходя в другую комнату. — Или ты его разбудишь, или сам умрешь вместе с ним!
В гостиной стоит только большой телевизор, над которым висит огромная хрустальная люстра, похожая на шапку ледника, пробившего потолок. На ее фоне телевизор выглядит не современным техническим устройством, а ящиком Пандоры. Даже голоса из динамиков, звучащие за шесть тысяч миль, кажутся какими-то потусторонними, будто вопли призраков, пытающихся вырваться из ада. Маленький экран показывает кирпичное помещение с низким потолком, забитое людьми. Вспышки фотоаппаратов, взволнованные голоса, атмосфера нервного ожидания — напряжение столь велико, что его, кажется, можно потрогать рукой.
Диктор продолжает говорить, но Мельхиора интересует лишь то, что на экране. Гул голосов становится громче, вспышки камер не прекращаются, а из тени появляется Каспар. Руки в наручниках спереди, волосы спутаны, на лбу синяки, губа разбита. Он идет очень медленно, будто не в себе. За правый локоть его держит мужчина в белом, за левый — в черном. Они похожи на ангелов-великанов, нависших над душой маленького мальчишки.
— Это полицейский участок, — говорит Ивелич. — Какого черта…
— Смотри! — Мельхиор указывает пальцем в правый угол экрана, где происходит какое-то движение. Шум перекрывает голос репортера:
— Вы можете сказать что-нибудь в свое оправдание?
Звучит выстрел. Поднимается крик, но громче всего слышны стоны Каспара. Сопровождающие пытаются его поддержать, но он падает.
— Его застрелили! — восклицает диктор. — Его застрелили!
— Я же говорил, — замечает Мельхиор, выходя из комнаты, — что нам не надо волноваться по его поводу[49].
Провинция Камагуэй, Куба
26 октября 1963 года
Беременность длится очень долго. Одиннадцать месяцев, может быть, даже больше, но будущая мать переносит ее хорошо. Похоже, она совсем не нервничает и успокаивает женщин деревни, которые относятся к ней как к любимой родной дочери, заверяя, что все будет хорошо. Она отказывается от острых блюд, теплого рома и касторового масла, которые те приносят, чтобы ускорить роды. Она говорит, что он родится, когда будет готов, и ни минутой раньше.
И вот теперь он готов.
Лу Гарса стоит в углу комнаты, опираясь на палку. Он пользуется ею более по привычке, чем по необходимости, но сегодня на западном побережье острова набирает силу тропический ураган Изабель и массы холодного влажного воздуха, скопившиеся перед бурей, могут потревожить старую рану. От порывов ветра развеваются занавески, простыни, волосы Наз, но она настояла, чтобы окна оставались открытыми.
Лу расположился так, чтобы ему не было видно, что происходит под простыней, закрывающей Наз ноги, но не спускает глаз с ее лица. Оно необыкновенно. Удивительно безмятежно и прекрасно и напоминает скорее лицо чудесно выспавшейся женщины, чем роженицы при схватках. Одна из женщин, назначившая себя ее abuela[50], вышила ей яркий рисунок на наволочке, и теперь голова Наз лежит на подушке как на разноцветной радуге.
— Empuja[51], — тихо советует акушерка и добавляет: — Еl viene ahora[52].
Улыбка Наз становится шире. Если она и тужится, то на ее лице это никак не отражается.
— Я это чувствую. Как и приближение бури.
— Empuja, — снова повторяет акушерка и крестится под простыней.
От порыва ветра дом вздрагивает, и глиняный кувшин, упав, разбивается. К ногам Лу подползает на полу струйка воды, но он ее не замечает. Его взгляд прикован к лицу Наз. На короткое мгновение она сдвигает брови.
И вот уже акушерка восклицает:
— Es aqui! Es aqui![53]
Несмотря на длительное вынашивание, младенец рождается абсолютно нормальным, даже некрупным. Но его конечности удивительно пропорциональны и изящны, как будто он уже начал наращивать мышцы и терять младенческую пухлость. Он так же спокоен, как мать. Его глаза открыты, но он не плачет, пока акушерка его обтирает, заворачивает в одеяло и относит в угол комнаты. Он смотрит не на мать и не на акушерку, а на Лу, которому та протягивает младенца. Гарса медлит и вопросительно смотрит на Наз:
— Ты хочешь сначала его подержать?
Наз качает головой. Ветер разметал ее волосы: черный ореол на фоне ярких красок подушки. Ее ясный взгляд устремлен в пустоту — во всяком случае, ни на что в комнате она не смотрит, — и улыбка становится еще шире.
— Отвези к нему мальчика. Я уже рассказала ему все, что он должен знать.
— К отцу? — Лу все еще не решается забрать младенца из рук акушерки, которая не знает, что делать с ним дальше.
— К Мельхиору, — уточняет Наз и снова улыбается. — Я хочу, чтобы он увидел лицо человека, который его когда-то убьет.
Арлингтонское национальное кладбище
22 ноября 1965 года
На надгробии под крестом выбита простая надпись:
ФРЭНК УИЗДОМ
23 июня 1909
28 октября 1965
Со дня похорон прошел почти месяц, но по какой-то причине дерн на могиле так и не прижился. Все остальные могилы кладбища покрыты ровной зеленой травой, и только здесь она бурая и сухая. Мужчина с букетом незабудок в руках думает, что под подошвами они наверняка раскрошатся, если он подойдет поближе.
49
Ли Харви Освальд был застрелен Джеком Руби в 11.21, когда его перевозили из полицейского управления Далласа в окружную тюрьму.